В некий год у меня гостило немало двушек.
Клал их в задний карман, кивал, ронял по ночам.
В общежитии едва-едва моросил душик,
Умывались под краном, с поклоном брали на чай,

Напиваясь впрок. Потом я честно страдала,
Если мой золотой не разменивался на медь,
И в тоске по лучшему размещению капитала
Разбегалась вон. Телефон продолжал неметь

И отваливаться, увлекая в гулкую бездну
Весь насущный дом - от чашки до простыни;
Каждый вечер, при каждой новой попытке к бегству
Я следила, как медленно меркли его огни,

Как он падал - стройно, изящно, в духе упадка,
В дымке символов, что ли, в античном, что ли, плюще,
Но за всей мишурой проступала древняя кладка
Общежития, то есть способа жить вообще -

Да, конечно! - размыться, втянуть свою тень, как в полдень,
Волоском не увязнуть в сетке координат,
Чем ни быть - лишь бы не плакать, не ждать, не помнить,
Пробегая мимо и сквозь, пролетая над!..

... Августейшая зрелость лета. Пыль оседает
На асфальт узором, внятным лишь ей самой.
Поднимается, неохотно, ветер; сметает
Листья к бровке, выстраивая по прямой.

И я знаю, отчего так суха подушка,
С неких пор просыпаясь в каком-то давнем году,
Чтоб всю ночь прислушиваться, как за двушкою двушка
С мерным грохотом падает в темноту.