Вот и обратно – родное, бессонное,
Вроде забытое – вновь обретённое,
Пробною нотой в ночи долгожданный звонок,
Ветрено-терпкое, вздорно-весеннее
Детство моё и моё вдохновение
С корочкой рифм на запекшихся ссадинах строк.
Здесь чем больнее – тем откровеннее
Мирного времени стихоранения, -
В этой отчаянной вере отчаянья нет.
Счастлив безумец, что знает наверное:
Небо так близко, но метео скверное,
Белые крылья рисуя на белой стене.

На белой стене…
Белой стене…

О городское унылое зодчество,
Здесь окрыляет одно одиночество,
Ночь и в оконном проёме неоновый свет.
Петь иль не петь – не вопрос, но когда с утра
Встретит Москва тротуарами траура,
Сердце стареет быстрей, чем газетный офсет.
Вздыбленный, скрюченный майнами-вирами,
Город разучен и законспектирован,
Нервною дрожью подзвучен на каждой струне.
Он не за нас, только знать бы наверное:
Небо так близко, но метео скверное,
Бедные белые крылья на белой стене!

На белой стене…
Белой стене…

Что бы там загнанный век нам ни впаривал,
Первым по праву быть, а не по правилам, -
В этом случайном везенье случайности нет.
Счастлив безумец, что знает наверное:
Небо так близко, но метео скверное,
Белые крылья рисуя на белой стене –
Так безответно, что в пору отчаяться…
Мне бы в то небо – да не получается,
Мне для побега не хватит и тысячи лет.
Тысячи лет, чтобы стать и запомниться,
Чтобы расстаться с ознобом бессонницы,
Снова и снова встречая оставленный след –

На белой стене…
Белой стене…