Не говори о том, чего ты знать не можешь, промолчи, 
И так всё скажут, - мало ль умников, рисующих в альбомах, 
На стене – за неимением – и просто на салфетках: 
Голубков, купальщиц голых или красные квадраты… 
Черт-те что и сбоку слава;  ты же знаешь – миром правят геростараты, 
Казимиры, квазимоды, казематы… 
Вот повестка, аты-баты, загорай в далекой Африке – 
Билет туда и – может быть – обратно, 
Это  значит: ты вернешься, вероятно… 

Не прячь глаза – твоя неяркая, но верная звезда 
Найдет тебя за гранью шквального огня, 
На грязных вмятинах ландшафта, в страшных шрамах haut couture, 
На Южном фронте без потерь с любых сторон, но с построением во фрунт, 
С победным маршем, с балаганом из братанья и плененья городов   
И с целым ворохом гравюр на эту тему, 
И на многое еще, чего бы не было, когда б не эта Африка, война, 
И «аты-баты» в том числе, и не билет туда обратно, 
Всё, прощай, мой беглый раб…     

А впрочем, тысяча солдат пройдут – и мина не взорвется, 
Тыща первый же наступит – он всегда был невезучим: 
Даже в детстве, или даже много раньше – в прошлой жизни, 
В прошлом веке преклоненья перед красным и квадратным, 
Намалёванным однажды не его, увы, рукою, 
Той рукою, что теперь лежит в канаве, запекаясь черной кровью, 
В изголовье чьи-то тени, медсанбат, обрывок неба, чей-то голос: 
«Бедный Йорик! Умирать в такое лето…» 

А впрочем, нет, -  и вслед за летом, вероятно, будет осень, 
Будет слякоть, вероятно, ты очнешься, чуть помедлив, 
У подножия до боли незнакомого Монмартра, 
Вероятно, весь в медалях, орденах, безвкусных ленточках 
Французских легионов; что ты хочешь: миллионы не вернулись – 
Ты вернулся, ты уже почти что дома, 
Ловишь взгляды одиноких и голодных, 
Не моложе и не старше, может – будущих купальщиц, 
Может – нет, но всё возможно, если только это ты, 
А не другой – такой же точно, но живой, но, Боже мой, 
Об этом думать невозможно... 
                                         И не думать невозможно…