Дай ей глоток одиночества липкого, скользкого, словно кровавая лужица, 
Ночью туманной, под тонкими липками древние буквы в заклятие сложатся. 
Звоном железа раскатятся формулы, дерево гибкое в перья оденется, 
Все парадоксы окажутся нормами: их перемелет проклятая мельница. 
Небо летит к тебе слишком стремительно, ты понимаешь что выводы — лишнее, 
И вырываешь так предусмотрительно кем-то пришитые кольца. Над крышами 
Звуки сгущаются перед падением (где-то внизу собираются зрители),
Ты выбираешь глупца или гения и приближаешься к шляпам и кителям.

ПРИПЕВ:
    Выйди на улицу ветренным вечером, дунь на ладони и выгнутся линии, 
    Ты остаешься навеки невстреченным — бледная кожа и локоны синие, 
    Тонкие пальцы сожмут подлокотники, свет загорится - конец представления... 
    Крылья останутся на подоконнике рядом с неначатой кружкой сомнения. 

В памяти перебираешь мгновения горького счастья с налётом отчаянья, 
Вот они — восемь секунд вдохновения, время молитв и стихов на прощание, 
Вот они — семь островов одиночества, воспоминаний, упущенных случаев, 
Шесть оправданий кровавого творчества, пять избиений надежды на лучшее, 
Тут же четыре порыва к прекрасному, три понимания неотвратимого... 
Люди внизу понимают по-разному, даже всеобщую веру в Единого... 
Два. Время тянется медленно-медленно, ты замечаешь круги на поверхности, 
Ты продолжаешь подробно и въедливо анализировать суть многомерности. 

ПРИПЕВ:

Ты продолжаешь мусолить последнее — как бы зависнуть над этими крышами, 
Как бы не рухнуть на волосы медные, на завитушки каштаново-рыжие, 
Как не сломать эти взгляды печальные, не разорвать это тихое пение... 
Вот и один... Ты меняешь молчание на предпоследний кусочек терпения, 
С древним заклятием, шёпотом ветренным тихо коснёшься упругой поверхности — 
Это она протянула уверенно к небу ладонь, растопырив для верности.
Тут же стряхнет, ну зачем ей убогие, падшие с неба осеннего, низкого 
Ты же растаешь, стекая под ноги ей тысячей капель, холодными брызгами...

ПРИПЕВ: