Вам где-то по тридцать, тебе с хвостиком, ей – без хвостика.
Вы вместе два года и уже плохо помните как были порознь.
Но последние пару месяцев она все больше по парикмахерским,
а ты норовишь возвращаться так, чтобы поменьше сталкиваться.

И как то случилось, что она перестала спать у тебя на плече;
а ты от этого стал чаще помнить, что у тебя всего-то рюкзак вещей,
что пройти и собрать их по комнатам займет не более, чем минут двадцать,
еще минуту - кинуть ключи на зеркало, выйти и больше не появляться.

На то полигамность, чтобы двадцать минут и два года были сопоставимы.
Чтоб рано или поздно наступал это чертов момент когда как ни выпендрись - все мимо.
Если даже вы оба ангелы, между вами появляется еще одно одеяло,
она обнимает его ногами и не просыпается, когда ты ложишься рядом.

А потом ты видишь ее на кухне, родную, в твоем халате и тапках,
подходишь обнять и вдруг понимаешь, что сегодня ее уже кто-то трахал:
вот так держал за волосы сзади и драл, радостно и бесстыже
И от этого у тебя мороз по коже такой, что, кажется, сейчас закричишь, не выдержишь.

И не выдерживаешь, конечно: орешь, что убьешь обоих,
что она, сукаблять-сукаблять, в душу тебе плюнула и все такое.
И вот тут и понимаешь, что быть нынешним в разы хуже, чем бывшим.
Это из-за них потом вычеркивают подружек из записных книжек,
красятся как ядерная война, татуируются, хлобучат прически,
что-то отчаянно покупают, начинают учить, например, японский,
звонят ему заполночь на городской, голой и пьяной из ванны,
и если трубку берет жена, получается отличная фига в кармане.

А нынешний - вот он, мелкий буржуй – мелким буржуем.
И все-то пожары мировые уже без него раздуты,
а Памелы Андерсон и Сабрины уже кем-то встречены,
потому он с тобой и редко трезвый в пятницу вечером.

Так проходят два года, двадцать минут и одна минута.
Ты - у ее подъезда, рюкзак у ног, она - на кухне заметает куски посуды.
Оба стараетесь думать, что найдете других, вроде как вон их сколько.
И трогаете безымянные пальцы, на которые так и не надели кольца.