Не надо было думать, что само растает наважденье к лету,
что призрак этот канет в лету сам без помощи властей.
Вот если бы, едва пришёл он к нам, его мы посадили в клетку,
тогда бы ни скандала, ни страстей.

А нынче впору в область почту слать, явился, мол, пришелец нервный,
которому не то что "Руки вверх!", но скажешь только "Эй!", 
и он уже шумит, как море, а море миру недруг верный,
и призрак тоже недруг, знать бы чей.

Хотя бы знать, умён ли, глуп ли он, повадлив на какие плутни,
Из тех ли он, бразды при ком не взрой и сотки не засей.
Кто наши все початки прекратит, отменит черенки и клубни,
вкушай потом объедки, латки шей.

Пытались проходимца лестью взять, мол, очень ты шумишь искусно.
Надеялись, размякнет недруг, но сказали только "Эй!",
и он уже молчит, как камень, а камню никогда не грустно,
ему заботы нет ни до кого,
его пренебреженье таково,
его предупрежденье грозово,
не надо было думать, что само. 

А надо было белый, что ли, флаг пошить из лоскутов и латок,
послать уведомленье в область, пусть готовят толмачей.
Одеться максимально скромно, остаться без щитов, не в латах,
забыть на время злость и доблесть и кинуться пришельцу в ноги.

Сказать ему, что самый острый меч повинной головы не рубит,
мол, если мы не правы, что ж, казни, но лучше пожалей.
А он опять шумит, как море, а море никого не любит,
а море не жалеет никого уже по той причине, что оно
море.