Если пасмурно и без цели 
Вновь осел на ростральной мели, 
Если мутно в святой купели, 
И шумит под окном камыш – 

Значит, вновь Робинзонов остров 
Разобрал мой телесный остов 
И пустил в лабиринт погостов 
По ухмылкам трухлявых крыш. 

Небо, скучившись облаками, 
Дождевыми сползло червями 
На болота под валунами 
Побережий кривых кулис. 

Я смешался, я оголился, 
Разошёлся и расходился. 
В бортовой отсек снов забился, 
Без порток, среди львов и крыс. 

Поздно стены водой размывать, 
 Коль изведал, как сладко летать… 
 Вслед за тенью хожу умирать 
 На Василеостровскую Гать. 
 Вслед за ночью хожу воскресать 
 На Василеостровскую Гать. 

В голове беспорядок свинский – 
Нарезает хард-кор Стравинский, 
Башлачёва поёт Вертинский, 
Гоголь курит кубанский мак. 

И какие там судьбы мира… 
Я косею с глотка кефира, 
Я загнал своего Шекспира – 
И молчаньем набил рюкзак. 

Без прелюдий и многословья, 
Здесь сонеты от малокровья, 
Как озимые от зимовья 
По чухонским чумным углам. 

Обернул меня город лесом – 
По опушкам – да мелким бесом, 
По алмазам – да саморезом 
За полбанки блокадных грамм. 

Поздно стены водой размывать, 
 Коль изведал, как сладко летать… 
 Вслед за тенью хожу умирать 
 На Василеостровскую Гать. 
 Вслед за ночью хожу воскресать 
 На Василеостровскую Гать. 

Я кичился больной неволей 
На поминках своих гастролей, 
Меня жрали ножи застолий 
И сжимали молвой дома. 

Распахнул меня город в почерк – 
И присвоил тюремный росчерк. 
Я смотрел, как зека и зодчих 
Накрывает седая тьма… 

А ночь месила тесто и велела мне катиться к чёрту. 
  У чёрта на рогах висел – и проколол дождём аорту. 
Из сердца испарились лейкоциты, пульс взорвали трансы, 
А город тасовал тузов и мною подбивал балансы. 

И в пасти площадей меня швыряли калдырьё-амуры, 
А по бокам в домах сопели овощи и шуры-муры. 
А я болтался в пролежнях болотистых фантасмагорий 
И видел лица в берегах, завинченных в кошмар историй. 

А смерть кривлялась по краям, бесстыже обнажая чресла, 
Ломая крылья сполохам; всему, что в эту щель пролезло. 
Я стиснул сферы светлого – и выжал каплю жизни в дрожжи. 
Сползал озноб, стыл потом лоб в асфальтовом шершавом ложе. 

И кто-то Первый на коне лягал порожнее пространство, 
Топил в граните и вине следы заморского шаманства. 
Я сыпал свежий перегной полутонам небес кромешным 
И чавкал тиной и судьбой, отчаявшись вернуться прежним… 

Поздно стены водой размывать, 
 Коль изведал, как сладко летать… 
 Вслед за тенью хожу умирать 
 На Василеостровскую Гать. 
 Вслед за ночью хожу воскресать 
 На Василеостровскую Гать. 

Стружку с сердца – гитарным грифом 
С белоночным аперитивом. 
Даже если не стану мифом – 
По заливу уйду в разнос. 

Развернул меня город дрожью – 
И швырнул к своему подножью, 
Между ложью и бездорожьем, 
Едкой тиной болотных слёз. 

Я наполнен от дна края, 
И не всякая Навсикая, 
Даже та, что не ждёт трамвая, 
Разберёт, где вино, где кровь. 

И неважно, кто сколько ставит, 
Коли стебель оглоблю давит! 
Смех стихарь на стихи расплавит, 
И разденет весной любовь… 

Поздно стены водой размывать, 
 Коль изведал, как сладко летать… 
 Вслед за тенью хожу умирать 
 На Василеостровскую Гать. 
 Вслед за ночью хожу воскресать 
 На Василеостровскую Гать… 

19.05.05 

Навсика́я — в древнегреческой мифологии дочь Алкиноя (царя феаков) и Ареты, героиня поэмы Гомера «Одиссея».
По преданию, во сне к Навсикае явилась богиня Афина и сказала пойти на берег. Там Навсикая нашла Одиссея, потерпевшего кораблекрушение. Она надеялась, что Одиссей женится на ней, и когда Одиссей покидал её остров, просила, чтобы он помнил о той, которая спасла ему жизнь.