у папы были темные радужки
мы жили с ним плохо, темно и страшно,
потом переехали к нашей бабушке,
маминой маме, от папы подальше.

мама бивала меня, что я дикая,
ленивая, молчаливая, не улыбаюсь,
я слушала из спальни, как часы тикали,
не выходила до вечера, не вставала, не умывалась.

что эти люди хотели от меня такого,
когда поговорили, решили - и переименовали.
добро бы еще имя мое было плохое,
а то ведь из Лизы - в Аню.

зачем они вдруг говорят: ты девочка, ты красавица, нет, ты принцесса -
и наряжают в фижмы, стараясь, чтоб вышло пышно.
что же они недовольны, что я влюбилась в немецкого этого нарцисса?
зачем выбирают мне мужа и спорят, точно я их не слышу?

приводят бледного жалкого мальчика, тонкого, как тростинка
я бы такого сама без труда уместила в жмене
я не хочу не люблю не пойду но они нас женят
и целых два года гостят незванно: именины, обеды, крестины,

со мной говорят о делах, о бумагах, а мы-то - едва знакомы,
одна суета, и скука, и улыбаться надо...
чего они, господи боже, хотят, когда выгоняют нас всех из дома,
новорожденную крошку мою в спешке роняют на пол,

ну хорошо, мы уехали, все, нас нету.
они увезли с собой моего пятилетнего сына
разделили меня с любимой.
и кажется - так, для смеха,
пишут мне разные гадости в письмах буковками косыми

мы то и дело едем или дворами стоим чужими
мне даже радостно стало рожать каждый год - все же дети
очень скучаю по старшему, Катя растет глухая, но Лиза и Петя
здоровы, Алеша тоже толкается как двужильный

я пятые роды не вынесу, это без лекаря ясно.
Господи боже, храни моих деток.
Юлю мою не остави.
веселую, легкую, шуструю Юлю мою - ей теперь белое с красным
ткать полотно и шить двадцать лет, будто швея простая.

Нам в нашей жизни хватило сполна и любви, и счастья.
Господи, славься.