Вот идёт Иуда, прочь из Гефсимана,
Те, что накануне, шелестят оливы,
Бледен он, как мел, грязны его одежды,
Спотыкаясь, он бредёт из Гефсимана,
Крепко зажимая кровоточащее сердце,
Как слепец, не находя опоры под стопой.

Он не думал, что предал, он вовсе не знал,
Как тоска размыкает уста 
От полночного бреда, от края до дна 
Пустота, пустота, пустота… 

Два предела от слова до слова 
Не мудро не знать, что случится потом, 
Петушиным криком врывается утро, 
Он лежит, раскинув руки крестом.

Вот идёт Иуда прочь из Гефсимана 
Пригвождённый остриём своей расплаты, 
Ночи и ветры и оливы Гефсимана 
Шепчут вслед ему: «Иди, иди, проклятый!»
Вот идёт Иуда прочь из Гефсимана, задыхаясь 
Ночь наполнена тоской и пением цикад.

Если Бог есть любовь, то где же он был, Когда ты обернулся назад,
От незримых оков отнимая руки, 
Чтоб идти вызывать солдат. 
Когда стиснутым горлом бросаешь проклятье 
Дороге, лишившейся вех 
А потом кричишь: «Где вы были, братья?! 
Я любил его больше вас всех!»

Вот идёт Иуда, прочь из Гефсимана, 
То же небо, те же камни у дороги, 
Да, он плачет, обнимая камни, 
Словно может повернуть земную твердь обратно. 
Нет возврата, нет нигде пристанища Иуде, 
Перед ним слепящий грозен зреет новый день.

Это кровь Господня струится по венам, Расплавленным солнцем олив, Возжелавший свободы ценою измены Умирает, её не вкусив.

Эта бездна, рожденная словом, страшней 
Поцелуя отравленной лжи, 
Ты отводишь глаза и шагаешь снова 
Вдоль осиновой чёрной межи.