Уже давно  опустошала страну Красная смерть.  Ни  одна эпидемия  еще не
была  столь ужасной и  губительной. Кровь была ее  гербом и печатью - жуткий
багрянец крови! Неожиданное головокружение,  мучительная  судорога, потом из
всех пор начинала сочиться кровь - и  приходила смерть. Едва на теле жертвы,
и особенно  на  лице,  выступали багровые  пятна -  никто  из ближних уже не
решался  оказать поддержку или помощь зачумленному.  Болезнь, от  первых  ее
симптомов до последних, протекала меньше чем за полчаса.
     Но  принц Просперо  был по-прежнему весел -  страх не  закрался  в  его
сердце,  разум не утратил  остроту. Когда владенья его почти обезлюдели,  он
призвал к себе тысячу самых ветреных и самых выносливых своих приближенных и
вместе с ними удалился в один из своих  укрепленных монастырей, где никто не
мог потревожить его. Здание это - причудливое  и величественное, выстроенное
согласно царственному вкусу самого принца, - было опоясано крепкой и высокой
стеной  'с  железными воротами.  Вступив  за  ограду,  придворные  вынесли к
воротам горны и тяжелые  молоты  и  намертво  заклепали  засовы.  Они решили
закрыть все входы и выходы, дабы как-нибудь не прокралось к ним безумие и ие
поддались они отчаянию. Обитель была снабжена всем необходимым, и придворные
могли не  бояться  заразы.  А те, кто  остался за стенами, пусть сами о себе
позаботятся! Глупо  было сейчас  грустить  или предаваться  раздумью.  Принц
постарался, чтобы не было недостатка в развлечениях. Здесь  были  фигляры  и
импровизаторы, танцовщицы и музыканты, красавицы и вино. Все это было здесь,
и еще здесь была безопасность. А снаружи царила Красная смерть.
     Когда  пятый или  шестой  месяц их жизни в аббатстве был на  исходе,  а
моровая язва  свирепствовала со всей яростью, принц  Просперо  созвал тысячу
своих друзей на бал-маскарад, великолепней которого еще не видывали.
     Это была  настоящая вакханалия, этот маскарад. Но  сначала я  опишу вам
комнаты, в которых он происходил. Их  было семь -  семь роскошных покоев.  В
большинстве замков  такие  покои идут  длинной  прямой анфиладой; створчатые
двери  распахиваются   настежь,  и  ничто  не  мешает  охватить  взором  всю
перспективу. Но замок  Просперо, как  и следовало ожидать  от его владельца,
приверженного ко всему  bizarre [Странному  (франц.).]  был  построен совсем
по-иному.  Комнаты располагались столь  причудливым образом, что  сразу была
видна  только одна из них. Через каждые двадцать - тридцать ярдов вас ожидал
поворот,  и за  каждым  поворотом вы обнаруживаются что-то  повое.  В каждой
комнате, справа и  слева,  посреди стены  находилось  высокое узкое  окно  в
готическом стиле,  выходившее на  крытую галерею, которая  повторяла зигзаги
анфилады.  Окна эти были из цветного стекла, и цвет их гармонировал  со всем
убранством комнаты. Так, комната в  восточном  конце  галереи  была обтянута
голубым, и окна в ней были ярко-синие. Вторая комната была убрана красным, и
стекла здесь были пурпурные. В третьей  комнате,  зеленой, такими же  были и
оконные стекла. В четвертой комнате драпировка и освещение были оранжевые, в
пятой - белые, в  шестой - фиолетовые.  Седьмая комната была затянута черным
бархатом:  черные  драпировки спускались  здесь с  самого потолка и тяжелыми
складками ниспадали на ковер из  такого же  черного бархата. И только в этой
комнате окна  отличались от обивки: они были ярко-багряные - цвета крови. Ни
в одной из семи комнат среди  многочисленных золотых украшений, разбросанных
повсюду  и  даже  спускавшихся  с  потолка,  не  видно  было  ни  люстр,  ни
канделябров, - не свечи и не  лампы освещали комнаты: на галерее, окружавшей
анфиладу, против каждого окна стоял массивный треножник с пылающей жаровней,
и огни, проникая  сквозь стекла, заливали покои  цветными лучами, отчего все
вокруг приобретало какой-то призрачный,  фантастический  вид. Но в западной,
черной, комнате  свет, струившийся  сквозь кроваво-красные стекла и падавший
на темные  занавеси, казался особенно таинственным и столь дико искажал лица
присутствующих, что лишь немногие из гостей решались переступить ее порог.
     А  еще  в этой комнате, у  западной ее  стены,  стояли гигантские  часы
черного дерева. Их тяжелый маятник  с монотонным приглушенным звоном качался
из стороны в сторону, и, когда минутная  стрелка  завершала  свой  оборот  и
часам наступал срок бить, из  их медных легких вырывался  звук  отчетливый и
громкий, проникновенный и удивительно музыкальный, но до того  необычный  по
силе и тембру, что  оркестранты принуждены были каждый  час останавливаться,
чтобы  прислушаться к  нему.  Тогда вальсирующие  пары  невольно переставали
кружиться,  ватага  весельчаков  на  миг замирала  в  смущении и,  пока часы
отбивали удары, бледнели лица даже самых беспутных, а те, кто был постарше и
порассудительней, невольно проводили рукой но лбу, отгоняя какую-то  смутную
думу. Но  вот  бой часов умолкал, и  тотчас же  веселый смех наполнял покои;
музыканты  с  улыбкой переглядывались, словно посмеиваясь над своим  нелепым
испугом,