Я не беру заложников и я не ебошу детей.
Эти предосторожности помогают мне жить веселей.
Нравственные ограничители нужны человеку всегда.
Они как огнетушители, а это, бля, не ерунда.

Они помогают справиться с накипью мрачных дней.
Они позволяют не париться с обильным говном мелочей.
Заложники - это нервы. Дети? Да ну их на хуй.
Лучше лежать со снайперкой и в айподе тихо бах.

Я слежу за дыханием: выдох и вдох, выдох и вдох.
Со всеми возможно внимание, я ни в чем не хочу быть плох.
Я слежу за дыханием, бывает, и в ссаном стогу,
Фуга, клавир, снова фуга, Бах уносит, ебать, не могу.

Я слежу за дыханием и просто щурюсь в прицел.
Потом появляются люди, потом это группа тел.
В основном они валяться рядом, иногда друг на дружку, внахлест.
Кто-то из них носил прада, а кто-то качался всерьез.

Я говорю вам экспертно, это прекрасная смерть.
Во-первых, это эффектно, трагедия, охуеть.
А во-вторых, это сразу, это вам не цирроз.
И не в мозг метастазы, и не тупой передоз.

Я для них типа ангелы, таскаю их на тот свет.
Даже типа архангела, для ангела мне много лет.
Я не беру заложников, брал, бывало, но больше нет.
Раньше я был безбожником, а теперь не безбожник, нет.

Я продираюсь к вере, и я к ней, блядь, продерусь.
Конечно, в своей манере, и даже, возможно, сорвусь.
Все мы, возможно, сорвемся, а значит, возможно и нет.
Это всё у нас песней зовется, и в этом наш главный секрет.