Эти ягоды слаще, чем все поцелуи твои,
 и твои, и твои, и твои.
 Ну и хватит об этом,
 Дай мне ягоду эту — в твоей и моей крови.
 Слаще ягоды этой — поганой — на свете нету. 

 Я с детства сладок был настолько, что меня
 от самого себя, как от вина, тошнило,
 а это — просто бог кусал меня,
 а это — просто жизнь со мной дружила.

 Уже — всей сладостью, всей горечью — тогда
 я понимал, что я никем не буду,
 а этой мелочью, снимаемой с куста,
 а этой формой самого куста
 а этой ягодой блаженной — буду, буду.

 Цветочным грузом — в чьих–нибудь руках,
 отягощенный нежностью и силой,
 я утром просыпался в синяках,
 но это бог — жевал меня впотьмах,
 но это просто — жизнь меня любила.

 Так — в лихорадках каждого куста,
 обсыпанного розоватой сыпью,
 я узнавал и вспоминал себя:
ты — заразил меня, ты — наказал меня,
ты — этой мелочью бессмысленной — рассыпал.

 Я знаю, что я временно живу,
 но ради этих — белых, синих, алых,
 так мало давших сердцу и уму, —
 о нет, пожалуйста, не начинай сначала.

 Пусть эта книга, пусть — она — стоит,
 вся в горьких ягодах, вся в вмятинах уродства,
 смотри, смотри, — она сейчас прольется
 прощальным ливнем ягод и обид.

 О, дай же мне — таким же светлым днем
 всей этой сладостью и горечью напиться,
 стать этой гущей ягод — а потом
 перевалиться на твою страницу
 цветочным ливнем, ягодным дождем.

 И больше —  никогда — не повториться.
Нигде — ни с кем — никак — не повториться,
 ни там, ни здесь,
 ни дальше — ни потом.