Бывает так – уставятся скотом,
Дойдя до гребня выспреннего тына.
Но многие ли ведают о том
Насколько эта истина пустынна.

И в самом деле что такого в ней,
Давно известно: крыльями не машет.
Она, и не поёт как соловей,
И что ей даже в лучших песнях наших.

И в самых мыслях – там где песен звон,
Чеканит грань разваренного бубна.
Ей слышится наверно это стон,
Глупца что ночью с паперти не убран.

Нет истины в цветах пока живёшь,
А как умрёшь тогда всё будет проще.
Там соловей среди востока роз
Певучим пеплом канет в серой роще.

Тогда иди таращь свои бельма,
Упрёком голося к верховной яме.
Слепящие тугие письмена
Вдруг заблестят в неполотом бурьяне.

И этих букв невыполненный гул
Нас гонит здесь навстречу стрел и игл.
Шёл Аввакум от холода сутул,
И от мороза ноги еле двигал.

Псы околели и окоченев,
Деревья оседали в мутной склянке.
Он шёл один почти окостенев,
И нёс сквозь наст почти уже останки.

И вся Москва бессмысленных палат
Была забыта им. Едва гудели кости.
По-нищенски глядели из заплат
Его глаза железные как гвозди.

Глядело солнце в чёрный запад – Русь,
Где правил голод угольные крылья.
И где молитвы плавали как ртуть,
И где для казни сами ямы рыли.

И где тела двуперстных стариков,
Держал в земле холодный створ – Архангельск.
А главы человеческих грибов
Вопили гимны словно бы на праздник.

Какие головы! Одна из них на нём,
Пока ещё пускает пар из устья
Глухого рта, другие стали пнём,
Пока их почва мёрзлая не впустит.

И не сожмёт землистых тёмных губ
Над маковкой ощеренного карла.
И пёс привычный тщетно скалит зуб,
И всё ворчит, что вот она пропала.

Шёл жуткий лик, шагал как нож сквозь лёд,
Поленья ног вбивая в ямы рытвин.
Юродивые вправлены вперёд,
Стояли льдины круглые в орбитах.

Он шёл один единственный как перст,
Чугунный перст сквозь грызь пустыни чёрствой.
Под хрусталём нелюбящих небес,
Влача весь срам страны стотысячвёрстной.

И эта твердь не гнулася над ним,
И гребень леса не смыкал зигзага.
Лишь в воздухе стоял холодный нимб,
Лишь на снегу не видно было шага.

И ветер, ветер в толоконный лоб
Идущему и бился и мяукал:
Откуда ты, бездонный протопоп?
Куда, куда остеклянел и утл?

Чего тебе, прозрачный человек,
Отчаянный и ангельски пернатый,
Какие речи в странной голове
Ещё звенят в котле твоём невнятно?

Гляди, гляди тебя уже и нет
Смотри, смотри как сведено пространство,
Зверь новый на засаленном рожне,
Ты повернись, ты видишь: в мире красном.

Столичный смерд дрова тебе срубил
Холуй калужский чадам сделал плаху
В мразь тех кто видел – вплавленный рубин,
Их кровь на ней лежит как жидкий яхонт.

Подобный крови лёгкий род огня
Поёт тебе многоязык стремглавый.
О том что пепел истины обняв
Откинут твой единственный кровавый...

И воздух взвыл и взвился как костёр,
И Аввакум сверкал согнувшись вдвое.
И небосвод опять над ним простёр
Лицо своё и тело неживое.