Бесценное время бежало, роняя минуты.
Как будто боясь опоздать, так стремительно-быстро.
Расстрельная камера стала последним приютом,
Последней подачкой из рук неподкупных чекистов.
 
А он вспоминал по годам, месяцам и неделям
Всю прошлую жизнь, что за дверью железной осталась –
Как с другом они безмятежно на кухне сидели,
И как в первый раз ощутил он холодную зависть.
 
А друг говорил, как обычно, наивно и просто
О новых успехах своих и о новых наградах.
И в мыслях рождались чеканные фразы доноса,
И сердце его разъедало предательским ядом.
 
С дороги убрать неугодного было нетрудно,
И чтоб получить поскорей вожделенное место,
Он продал его как Спасителя продал Иуда,
И другом себя называл накануне ареста.
 
В вине свою совесть топил, забывая про Бога,
Дивясь про себя, как легко устранил он помеху.
Всё вышло удачно, да только вот длилось недолго –
Пока воронок тёмной ночью за ним не приехал.
 
Его обвинили в измене всему государству,
За это - известно, какая ждала его кара.
Он молча стоял и не знал, как ему оправдаться,
А только смотрел безнадёжно в глаза комиссара.
 
Друзьями покинутый, всеми как будто забытый,
Он вновь повторял на допросах всё те же ответы.
И только один из друзей его встал на защиту:
Тот самый, что был так безжалостно им оклеветан.
 
С усмешкой письмо комиссар прочитать ему подал,
Мелькнуло оно белой птицей надежды последней…
- Тебя защищает такой же как ты - враг народа,
Поэтому слово его ничего не изменит.
Бесценное время бежало, роняя минуты.
Как будто боясь опоздать, так стремительно-быстро.
Расстрельная камера стала последним приютом,
Последней подачкой из рук неподкупных чекистов.
 
Раскаянье позднее душу пронзило внезапно, 
Всю подлость свою, наконец-то, теперь осознал он.
Он вспомнил про Бога, но дату финального залпа 
Уже подписал для него приговор трибунала.