Мелодия, которую я слышал, составлялась из звуков играющих
детей, только из них, и столь хрустален был воздух, что в
мреющем слиянии голосов, и величественных и миниатюрных,
отрешенных и вместе с тем волшебно близких, прямодушных и дивно
загадочных, слух иногда различал как бы высвободившийся, почти
членораздельный взрыв светлого смеха, или бряк лапты, или
грохоток игрушечной тележки, но все находилось слишком далеко
внизу, чтобы глаз мог заметить какое-либо движение на тонко
вытравленных по меди улицах. Стоя на высоком скате, я не мог
наслушаться этой музыкальной вибрации, этих вспышек отдельных
возгласов на фоне ровного рокотания, и тогдато мне стало ясно,
что пронзительно-безнадежный ужас состоит не в том, что Лолиты
нет рядом со мной, а в том, что голоса ее нет в этом хоре.