На тринадцатый день календарь стушевался, и время повисло отвесно.
Жили в нём и не ведали мы ни о том, сколько нам до отъезда,
ни о том, доживём ли.

А когда от неведенья мне и тебе
почему-либо делалось не по себе,
до заката пустую покинув гостиницу, шли мы в деревню.
Словно снеди и вправду хотели простой,
что осталась ещё от недели Страстной,
то есть местной еды, впрочем, столь же безрадостной, сколь и густой.

А природа цвела, и на пасеке ульи гудели, как струны в рояли.
А в воде, вдоль которой мы шли, неподвижные рыбы стояли,
шевеля только ртами.

Но иною казалась еда, чем ждалась,
и над заводью заросль кололась и жглась.
И не пресной от берега веяло мелью, но далью и солью.
Намечалось начало всего, что затем,
и душа совпадала с немыслимо чем,
и мерещилось ей, будто небо рыдало над этим над всем.

Ничего-то оно не рыдало, скорей хохотало оно и глумилось.
Да не вслух, не для нас - высоко, а неведенье сладко дымилось,
как река, то есть рядом.

И случись нам скатиться в неведенье то,
чтобы там воплотиться немыслимо в что,
ничего-то с собою не взяли мы, кроме бы этих каникул,
чей напев был неладен и голос хоть брось,
где не всё то цвело, что кололось и жглось,
где ничто не умело как следует сбыться, и вот не сбылось.

Где и выжили мы бы едва ли, но где
неподвижные рыбы стояли в воде,
как во сне, обнимающем вечность, но длящемся меньше секунды,
где душа лишь себя не боялась одной
и надменное небо смеялось над мной,
но грозой не лилось и глазам не являлось, плыло стороной.

Плыло стороной.

2007