Он помнил её всегда.
Пока она из малышки в стерву, он был подобен открытому нерву. 
Он наблюдал за ней, но никогда не писал, он, наверное, просто знал, что по итогам двух сотен дней,  она станет его сильней и едва ли он сломит стержень, она словно глубокий стрежень, все сметет на своим пути, а ему же придется снова, отпустить ее и уйти…

Она о нем не забывала, никогда. 
Даже более, знала точно, что сквозь время и все года, он засел глубоко в ней, прочно, и откуда уж никуда.  Он сроднился с ее душою, она взрастила его в себе, но не стала его судьбою, самым главным в его судьбе.

От него никаких новостей, он исчез, да вот только толку,  он с другими делил постель, забросив чувства свои на полку. 
Не прибавила жизнь друзей, нет подмоги в надеждах волку,  сколько было всех тех гостей, кто ерошил руками холку, только все же из всех теней, за ним следом ее лишь тени,  от порога и до дверей, часто ставили на колени…  
  
Ей бывало порою страшно, она знала, что часто пьет, и поэтому было важно, как он дышит и чем живёт. Она знала, что мало спит, и что сны ему редко снятся, где, когда, у него болит и что не любит предохраняться. Она знала, что он горит, но готова была сражаться, потому лишь и не простит, что он смог без нее остаться. 

Он хотел её больше прочих, больше тех, кто с утра до ночи, целовал его злые очи. Он желал её всю до пят, пока Иры, Марины, Светы на руке его крепко спят. Они же так же его хотели хоть немного, но все ж понять, только разница в том, что душу, лишь одна в нем смогла распять и при этом подряд раз пять…

Она обычно мне говорила: « Я болю, по нему болю, помоги отыскать мне силы, чтобы встречи свести к нулю? Если время совсем не лечит, значит 
к черту его весну, раз меня он собой калечит, значит, тянет с собой ко дну».

Он по-прежнему крепко любит, как умеет её любить, только знаете, Бог рассудит, почему не умел хранить. Только знаете, жизнь покажет, где порвется святая нить, она тихо ему лишь скажет: « ты во мне смог себя убить»…