Псы невидимой тенью бросаются мне на грудь,
Я видел все звенья смерти: от старца и до юнца.
Страх все сковал движенья, от боли мне не продохнуть.
Я знал все пути сомнений: от гения до глупца.

Я видел как тонкой стрункой на древе висел поэт,
Быть может казнен за слово, а может и просто так.
С ним рядом рыдает муза, рыдает за целый свет,
Она для поэта ближе, чем все. Ведь он был дурак!

Он бился за всех, кто немощ, кто стар и, быть может, дрях,
И в сердце его хранились все те, кто был непрощен.
Он сберегал от бед, кто был еще слишком млад,
Он не делил на тех, кто "с Богом" и "некрещен".

Он воспевал бои, он горевал о смерти,
Он провожал всех в путь, кто был здесь последний раз.
Он был хранитель дум, дождливого теплого лета,
Любитель таверн и хмеля, и громких строптивых фраз.

Он не терпел обмана, он долго боялся тех,
Кто раз уже сильно ранил, нарочно иль не со зла.
Он часто любил мечтать и не поднимая век,
Он мог снова жизнь прожить, другую и всю до конца. 

Теперь же висит он здесь, и взор его томно опущен.
Холодные руки теперь никогда не узнают тепла.
Я видел в поэте себя, курок же почти уже спущен.
Веревка обвилась после - 
Как выстрелил он в себя.