Прошлой мне не до слез,
настоящей мне не до смеха,
из динамиков на перроне играет Эдита Пьеха,
я сажусь в поезд, но только от тебя не уехать,
потому что от себя не уехать.

Зато рельсы длинны, как реки, и блестящи, тоже как реки,
по вагону снуют тетки, продают паутинки-шали, сканворды и чебуреки,
встанешь в тамбуре покурить - непременно зайдут, пристанут:
вазы, стеклянные колокольчики, бокалы из Гусь-Хрустального,

заберите, не показывайте, чего мы тут не видали,
не куплю ничего ненужного, все ненужное достанется даром,
дальние дали за пыльным стеклом, запах воды и гари,
мятые беломорины в серебряном портсигаре,

никаких дивных див, почти невидные виды,
каждый третий пассажир запивает доширак аквавитой,
у каждого второго - мятая кожа и умные злые глаза инвалида,
и все параллельны друг другу, а значит,
не пересекутся в мире Эвклида,

глупые бессвязные мысли, разрушительный быт для любовных лодок,
в поезде "Москва-Петушки" никогда не приедешь в Лондон,
правильно было у Пелевина - и понятно, как для детсада,
и все мы пересаживаемся, не замечая станции пересадок,

исповедуемся кому попало, дрыхнем на узких полках,
сексом занимаемся через мембраны, целуемся сквозь перепонки
и толкаем друг друга в проходах, потому что
а че тут -
нечего,
и не помним, что будет конечная.
Забыли вообще о конечной.

А она наступает вскоре - и нет, никакого горя,
просто выясняется, что все это время ты ехал в соседнем вагоне,
оказалось константами, про что мы думали - переменные,
так что из поезда мы выходим одновременно,

без тоски, как написал классик, без любви и тем более без печали,
и тебя не встречают здесь, и меня, разумеется, не встречают,
и мы хором думаем - и звучим друг другу, как эхо:
"От тебя не уехать, поскольку от себя не уехать".

А какая мораль - никакой, конечно, морали,
багажа в пять раз больше, чем мы изначально брали,
ты таскаешь сумки, я курю беломор в потемках -
и звенит колокольчик стеклянный в руках у какой-то тетки.