Будто бы в тяжелом сне, безвольно прикоснувшись ко лбу,
Белыми губами я с тобой прощалась навсегда.
Темной ночью уходили корабли в свой дальний путь,
Для того, чтобы уже не возвратиться никогда.

В гулкой полуночной тишине я слышу эхо шагов:
Плачет заблудившийся ребенок, одинокий, ничей.
То были твои лучшие стихи из самых лучших стихов,
Только, к сожалению, ты больше их не сможешь прочесть.

Тридцать семь! Тридцать семь!
Твой израненный крейсер уходит на дно.
Тридцать семь! Тридцать семь!
Его черные флаги навеки со мной.

Прикасаюсь теплою рукою к ледяному стволу,
Мертвая петля воспоминаний не дает мне дышать.
Снова я бегу, себя не помня, сквозь ночную мглу,
Только если б можно было от такого убежать.

Тридцать семь! Тридцать семь!
Твой израненный крейсер уходит на дно.
Тридцать семь! Тридцать семь!
Его черные флаги навеки со мной.

Столько дней прошло, но эту жажду мне не утолить,
Треснул и кувшин, и стала горькою любая вода.
Снова я на пристани с тобой прощаюсь навсегда,
И смотрю, как медленно уходят в дальний путь корабли.

Тридцать семь! Тридцать семь!
Твой израненный крейсер уходит на дно.
Тридцать семь! Тридцать семь!
Его черные флаги навеки со мной.