Словно якорь, словно груз,  Я свою оставлю грусть  В мокрой трещинке рябого тротуара.  Как окурок, как бычок.  И, не помня ни о чём,  прогуляюсь по Москве, как в фильме старом. 
 И тянется сквозь трешинку,  где моя тоска,  одуванчик к вещему  небу, как рука.  И, когда черёмуха  над её окном  расцветёт, мне олуху  будет  всё равно,  всё равно,  всё равно,  всё равно, эй...  
 Буду кушать крем-брюле
 в гулкой зелени аллей.
 Я буду пялистя на церкви и вокзалы.
 А потом, попав под дождь,
 буду знать что ты (меня) не ждёшь.
 И не буду помнить, то, что ты сказала.

 И тянется сквозь трешинку,
 где моя тоска,
 одуванчик к вещему
 небу, как рука.
 И, когда черёмуха
 над её окном
 расцветёт, мне олуху
 будет
 всё равно,
 всё равно,
 всё равно,
 всё равно, эй...

 А потом с картошкой фри
 я выпью пива банки три.
 Я позвоню тебе, и тоном, полным меди,
 расскажу, что я устал,
 и пошлю тебя во все места,
 а потом меня троллейбус переедет.

 И тянется сквозь трешинку,
 где моя тоска,
 одуванчик к вещему
 небу, как рука.
 И, когда черёмуха
 над её окном
 расцветёт, мне олуху
 будет
 всё равно,
 всё равно,
 всё равно,
 всё равно, эй...