Как жаль его ушедшего, как жаль…
О нём ещё мигают перекрёстки.
При мысли о его уходе в жар
ещё бросает лампы трех полостных
заснеженных пустынных магистралей.
И нервы телефонные дрожат
о нём одном. И ощущают остро
его нехватку в утреннем астрале
распахнутые дверцы гаража,
лишённый плоти вешалочный остов…
Его исход стремителен и странен.

Зачем же он покинул свой оплот?
Свой задник детства, свой приют исконный?
Стекло балкона помнит его лоб.
Последствием случайного дресскода
лежат тела разбросанной одежды.
На всех вещах еще так свеж апломб,
безмолвного печального эскорта,
сумбурного побега в неизбежность.
Шкафы саднят замками сбитых пломб.
Везде следы великого исхода.
Вселенная, увы, не будет прежней.

Как жаль ему ушедшего. Теперь
идет в пальто осеннем и без шапки.
Того, что он прожил и претерпел
достаточно, чтоб сделать хрупкой, шаткой,
свою походку, взгляд на мир… Чтоб в дисках
искать ту песню, что когда-то пел.
Вдыхать тот запах лестничной площадки!
И погружаться глубже в детский дискурс,
до архетипов, в самый первый перл,
и полосой обледенелой шаркать!..
О боже, дай ему не простудиться!

О, боже дай ему всего! И дай,
что предначертано ему Всевышним!
И сделай так, чтоб он молил, рыдал!
И сделай так, чтоб Бог его услышал!
Простил ему прилежность и старанья.
И сделай так, чтоб были города,
чтоб провода тянулись через крыши,
чтоб свет горел в соседнем ресторане…
И сделай так, чтоб больше – никогда!..
И чтоб опять он в ночь такую вышел.
И чтоб исход – стремителен и странен.
 
И пусть над ним возноситься хорал
от бледных фонарей – ту весть благую,
и дальше, эхом к заспанным дворам,
сквозь провода и крыши – «Аллилуйя!»
И пусть в груди наполнится органом
святое детство, пусть растёт коралл
до горла, комом… Чтоб стоять ликуя,
чтоб со слезами в небо, не моргая!..
Чтоб больше никогда не умирал
никто ни разу. Чтобы в ночь такую
хранил любого и оберегал.