Человек приходит к развалинам снова и снова, 
он был здесь позавчера и вчера 
и появится завтра, 
его привлекают развалины. 
Он говорит: 
Постепенно, 
постепенно научишься многим вещам, очень многим, 
научишься выбирать из груды битого щебня 
свои будильники и обгоревшие корешки альбомов, 
привыкнешь 
приходить сюда ежедневно, 
привыкнешь, что развалины существуют, 
с этой мыслью сживешься. 

Начинает порою казаться — так и надо, 
начинает порою казаться, что всему научился, 
и теперь ты легко говоришь 
на улице с незнакомым ребенком 
и все объясняешь. Так и надо. 
Человек приходит к развалинам снова, 
всякий раз, когда снова он хочет любить, 
когда снова заводит будильник. 

Нам, людям нормальным, и в голову не приходит, как это можно вернуться 
домой и найти вместо дома — развалины. Нет, мы не знаем, как это можно 
потерять и ноги, и руки под поездом или трамваем — все это доходит до нас 
— слава Богу — в виде горестных слухов, между тем это и есть необходимый 
процент несчастий, это — роза несчастий. 
Человек приходит к развалинам снова, 
долго тычется палкой среди мокрых обоев и щебня, 
нагибается, поднимает и смотрит. 

Кто-то строит дома, 
кто-то вечно их разрушает, кто-то снова их строит, 
изобилие городов наполняет нас всех оптимизмом. 
Человек на развалинах поднял и смотрит, 
эти люди обычно не плачут. 
Даже сидя в гостях у — слава Богу — целых знакомых, 
неодобрительно смотрят на столбики фотоальбомов. 
"В наши дни, — так они говорят, — не стоит заводить фотографий". 

Можно много построить и столько же можно разрушить 
и снова построить. 
Ничего нет страшней, чем развалины в сердце, 
ничего нет страшнее развалин, 
на которые падает дождь и мимо которых 
проносятся новые автомобили, 
по которым, как призраки, бродят 
люди с разбитым сердцем и дети в беретах, 
ничего нет страшнее развалин, 
которые перестают казаться метафорой 
и становятся тем, чем они были когда-то: 
домами. 

1961