Заборами опутаны деревни Подмосковья, – 
Пятиметровые, и камеры стоят,
И – городская тишь, а не коровья,
В которой – шмель, и благодатный сад.
Погосты, полигоны, селения равняют,
Промзоны, для красавицы-земли.
И петухи редки – собаки больше лают...
И не захочешь – вспомнишь, как вели.
Эх, Борька! Стало нынче горько.
Над чёрною дорогой пелена.
А в котелке копчёном браги столько.
Откроешь, захмелеешь без вина.
Заборы – прямо в тропы, машины – будто тени,
Неслышные – лишь ноги береги.
А пробубнит басами какой-нибудь вареник,
Сердечный сдавит воздух – подняться не моги.
И убегаешь к речке, на волю, древней поймой,
И оживляет память сорная трава.
Корма в лугах: люцерна, ежа и клевер, сорго…
На силос кукуруза здесь росла.
Эх, Борька! Стало нынче горько.
Над чёрною дорогой пелена.
А в котелке копчёном браги столько.
Откроешь, захмелеешь без вина.
То взглядом до венца, то без саней под горку,
То ночи под луной, то в поезде рассвет.
Встретишься с друзьями, выпьешь правды горькой, 
Выслушаешь дружеский совет.
По весне бывает речка полноводной,
Покрывает мутью пришлой берега.
Над дорогой чёрной хоженой народной,
Белые пушистые снега.
Эх, Борька! Стало нынче горько.
Над чёрною дорогой пелена.
А в котелке копчёном браги столько.
Откроешь, захмелеешь без вина.

 27.11.16