Генерал! Наши карты -- дерьмо. Я пас.
     Север вовсе не здесь, но в Полярном Круге.
     И Экватор шире, чем ваш лампас.
     Потому что фронт, генерал, на Юге.
     На таком расстояньи любой приказ
     превращается рацией в буги-вуги.

     Генерал! Ералаш перерос в бардак.
     Бездорожье не даст подвести резервы
     и сменить белье: простыня -- наждак;
     это, знаете, действует мне на нервы.
     Никогда до сих пор, полагаю, так
     не был загажен алтарь Минервы.

     Генерал! Мы так долго сидим в грязи,
     что король червей загодя ликует,
     и кукушка безмолвствует. Упаси,
     впрочем, нас услыхать, как она кукует.
     Я считаю, надо сказать мерси,
     что противник не атакует.

     Генерал! Только душам нужны тела.
     Души ж, известно, чужды злорадства,
     и сюда нас, думаю, завела
     не стратегия даже, но жажда братства:
     лучше в чужие встревать дела,
     коли в своих нам не разобраться.

     Генерал! И теперь у меня -- мандраж.
     Не пойму, отчего: от стыда ль, от страха ль?
     От нехватки дам? Или просто -- блажь?
     Не помогает ни врач, ни знахарь.
     Оттого, наверно, что повар ваш
     не разбирает, где соль, где сахар.

     Генерал! Я боюсь, мы зашли в тупик.
     Это -- месть пространства косой сажени.
     Наши пики ржавеют. Наличье пик --
     это еще не залог мишени.
     И не двинется тень наша дальше нас
     даже в закатный час.

     Генерал! Вы знаете, я не трус.
     Выньте досье, наведите справки.
     К пуле я безразличен. Плюс
     я не боюсь ни врага, ни ставки.
     Пусть мне прилепят бубновый туз
     между лопаток -- прошу отставки!

     Я не хочу умирать из-за
     двух или трех королей, которых
     я вообще не видал в глаза
     (дело не в шорах, но в пыльных шторах).
     Впрочем, и жить за них тоже мне
     неохота. Вдвойне.

     Генерал! Мне все надоело. Мне
     скучен крестовый поход. Мне скучен
     вид застывших в моем окне
     гор, перелесков, речных излучин.
     Плохо, ежели мир вовне
     изучен тем, кто внутри измучен.

     Генерал! Я не думаю, что ряды
     ваши покинув, я их ослаблю.
     В этом не будет большой беды:
     я не солист, но я чужд ансамблю.
     Вынув мундштук из своей дуды,
     жгу свой мундир и ломаю саблю.

     Птиц не видать, но они слышны.
     Снайпер, томясь от духовной жажды,
     то ли приказ, то ль письмо жены,
     сидя на ветке, читает дважды,
     и берет от скуки художник наш
     пушку на карандаш.

     Генерал! Только Время оценит вас,
     ваши Канны, флеши, каре, когорты.
     В академиях будут впадать в экстаз;
     ваши баталии и натюрморты
     будут служить расширенью глаз,
     взглядов на мир и вообще аорты.

     Генерал! Я вам должен сказать, что вы
     вроде крылатого льва при входе
     в некий подъезд. Ибо вас, увы,
     не существует вообще в природе.
     Нет, не то чтобы вы мертвы
     или же биты -- вас нет в колоде.

     Генерал! Пусть меня отдадут под суд!
     Я вас хочу ознакомить с делом:
     сумма страданий дает абсурд;
     пусть же абсурд управляет телом!
     И да маячит его сосуд
     чем-то черным на чем-то белом.

     Генерал, скажу вам еще одно:
     Генерал! Я взял вас для рифмы к слову
     "умирал" -- что было со мною, но
     Бог до конца от зерна полову
     не отделил, и сейчас ее
     употреблять -- вранье.

     Ночь. Мои мысли полны одной
     женщиной, чудной внутри и в профиль.
     То, что творится сейчас со мной,
     ниже небес, но превыше кровель.
     То, что творится со мной сейчас,
     не оскорбляет вас.

    Генерал! Вас нету, и речь моя
     обращена, как обычно, ныне
     в ту пустоту, чьи края -- края
     некой обширной, глухой пустыни,
     коей на картах, что вы и я
     видеть могли, даже нет в помине.

     Генерал! Если все-таки вы меня
     слышите, значит, пустыня прячет
     некий оазис в себе, маня
     всадника этим; а всадник, значит,
     я; я пришпориваю коня;
     конь, генерал, никуда не скачет.

     Генерал! Воевавший всегда как лев,
     я оставляю пятно на флаге.
     Генерал, даже карточный домик -- хлев.
     Я пишу вам рапорт, припадаю к фляге.
     Для переживших великий блеф
     жизнь оставляет клочок бумаги.

     Для переживших великий блеф
     жизнь оставляет клочок бумаги.