выстрел. сквозное ранение. Шато Совиньон, рыдающий на паркет.
твоя рубашка, одиноко скомканная на столе, следы долгих прощаний на растрепанной простыне.
шепот простывших дверных петель, слова, сорняками прорастающие из горла в петле.
не ищи его. здесь пульса нет.

беру спичку, тону в бензине, но феникс никогда не сгорает до тла,
до моей боли больше нет дела даже очереди из пустых бутылок у письменного стола.
в этой сказке добро не сильнее зла, и мы швыряемся жизнью, как будто нам вечно будет семнадцать лет,
но мы все здесь останемся холодом ценника на еще не остывшей ступне.

ты помнишь, мы мечтали встретить старость вместе, провожать новый день как последний и пить красное у камина,
ты мечтал гладить мои седины, я мечтала печь вместе печенье на Рождество и украшать им ёлку вместе с гирляндами из мандаринов,
мы ходили бы кормить уток свежим хлебом на пруд, изучали созвездия, поливали бы каждое утро в садике нашем цветы,
а когда меня приютил бы Всевышний, ты бы пел колыбельные и читал мне детские сказки у поросшей полынью плиты.

в какую трубу вылетели наши мечты?
или в трубку, сосущую морфий и крадущуюся к венам на тонких запястьях,
и каждый миг действительно как прощальный, снисхождение до прощения в тщетных попытках реанимировать прошлое счастье.
детство пролетает перед глазами, пикирует страшными снами и оседает пылью на старых хрустальных сервизах;
как получилось, что в барабане русской рулетки нашей любви пуля вдруг стала долгожданным бесценнейшим призом?

кризис среднего возраста заплетает мне волосы в косы, заливается смехом игристым и трепет подол моего летнего сарафана,
просыпаюсь с криком в холодном поту, увидев квинтэссенцию жизни в кончине наших бессмертных героев на последних страницах романа.
в нем любовь не спасает мир, и мы швыряемся жизнью, как будто нам будет вечно семнадцать лет.

а теперь нам пора прощаться.
продолжения не следует.