Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.

Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил!

Я в кромешной ночи, как в трясине тонул,
Забывая каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул -
До чужой лишь потом докатился черёд.

Я сидел на цепи, и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
А ошейника нет, что бы я не сломал,
И цепи, что бы мой задержала рывок!

Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту…
И еще не бывает чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету!

Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного - умереть до прыжка,
Не услышав как хрустнет хребет у врага…

Вот бы где-нибудь в доме светил огонек,
вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке…
Я бы спрятал клыки я улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке…

Я бы верно служил - и хранил, и берег,
Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне…
Но не ждут, и по прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне...