Мне помнится предсмертный крик Агамемнона, 
Клинок, вошедший в спину по эфес. 
Я видел перевал, я видел легионы, 
Что вел на бойню преданный Орест, 
Убивши мать, но сам не ставши прахом, 
Спаливши дом, и в нем оставшись жить. 
Серебряный овал, пришитый на рубаху, 
Не спину защищает, а ножи. 
 
На выпавшем снегу мы – пушечное мясо, 
Я рвусь вперед, чужой среди своих. 
Титановой рукой разорвана кираса. 
Стервятника едят еще живых. 
Штыки или шрапнель – для смерти все едино, 
Она одна, ей имя – легион. 
За нами наш форпост, кровавая машина, 
И мы – последний выживший заслон. 
 
За нами лишь Москва, последняя застава 
Предательской войны ради войны; 
Нас – двадцать человек, спасающих державу 
Бездушной ксенофобной тишины. 
Все средства хороши, когда навстречу – танки, 
Когда нет сил и в животе свинец; 
В бумажных небесах – болотная обманка, 
Тускнеет мир, и мысль одна... 
 
Я, выпавший из сна, спасаюсь бегством в омут, 
И старше становлюсь на сотню лет. 
Мне много хмурых лиц, как ни кому другому, 
Презрительно скривляются вослед. 
Из тел таких, как я, державе саван скроен, 
Все знают, чей удел лежать в земле: 
Вчера я был судьей, вчера я был героем, 
Сегодня я – убийца и подлец. 
 
Не сможешь быть судьей, работая на складе, 
Где запах кожи вечен и велик. 
Но есть всегда ДРУГОЙ, хромой, идущий сзади, 
Стальной колонной с неба до земли – 
Тот выжженный атлант, та жалкая надежда, 
Оплаченная смертью наперед. 
В любой стране глупец, что хрупкий мир удержит, 
Убийцей будет зваться через год.