В поцелуе рук ли,
                губ ли,
в дрожи тела
            близких мне
красный
       цвет
           моих республик
тоже
    должен
          пламенеть.
Ты одна мне
           ростом вровень,
стань же рядом
              с бровью брови,
дай
   про этот
           важный вечер
рассказать
          по-человечьи.
Пять часов,
          и с этих пор
стих
    людей
         дремучий бор,
вымер
     город заселенный,
слышу лишь
          свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
             молний поступь,
гром
    ругней
          в небесной драме,-
не гроза,
        а это
             просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
           не верь сырью,
не пугайся
          этой тряски,—
я взнуздаю,
          я смирю
чувства
       отпрысков дворянских.
Ревность,
        жены,
            слезы...
                 ну их! —
вспухнут веки,
             впору Вию.
Я не сам,
        а я
           ревную
за Советскую Россию.
Видел
     на плечах заплаты,
их
  чахотка
         лижет вздохом.
Что же,
      мы не виноваты —
ста мильонам
            было плохо.
Мы
  теперь
        к таким нежны —
спортом
       выпрямишь не многих,—
вы и нам
        в Москве нужны,
не хватает
          длинноногих.
Не тебе,
       в снега
              и в тиф
шедшей
      этими ногами,
здесь
     на ласки
             выдать их
в ужины
       с нефтяниками.
Ты не думай,
           щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
        иди на перекресток
моих больших
            и ловких рук.
Не хочешь?
          Оставайся и зимуй,
и это
     оскорбление
                на общий счет нанижем.
Я все равно
           тебя
               когда-нибудь возьму —
одну
    или вдвоем с Парижем.