Любая женщина – как свежая могила:
из снов, из родственников,
сладкого, детей…
Прости её. Она тебя любила.
А ты кормил – здоровых лебедей.

Но детским призракам (я это точно знаю) -
не достучаться им –
до умного – меня…
А ты – их слышишь – теплая, тупая,
непоправимая –как клумба, полынья.

Стихотворение – простое, как объятье -
гогочет, но не может говорить.
Но у мужчин – зато -
есть вечное занятье:
жён, как детей, –из мрака – выводить.

И каждый год – крикливым, птичьим торгом
я занимаюсь в их – живой – груди:
ту женщину,
наевшуюся тортом,
от мук, пожалуйста, – избавь и огради!

Все стихтворения –
как руки, как объятья.
(…от пуха, перьев их – прикрой меня – двумя!)
Да, у мужчин – другие есть занятья,
но нет других – стихотворений – у меня.

…Ты мне протягиваешь – руку наудачу,
а я тебе – дырявых лебедей.
Прости меня.
Я не пишу, я плачу –
над бедной-бедной – девочкой – моей…

Но я еще прижмусь к тебе - спиной,
и в этой - белой, смуглой - колыбели -
я, тот, который - всех сильней - с тобой,
я - стану - всех печальней и слабее…

А ты гордись, что в наши времена -
горчайших яблок, поздних подозрений -
тебе достался целый мир, и я,
и густо-розовый
безвременник осенний.

Я развернусь лицом к тебе - опять,
и - полный нежности, тревоги и печали -
скажу: "Не знали мы,
что значит - погибать,
не знали мы, а вот теперь - узнали".

И я скажу: "За эти времена,
за гулкость яблок и за вкус утраты -
не как любовника -
(как мать, как дочь, сестра!) -
как современника - утешь меня, как брата".

И я скажу тебе,
что я тебя - люблю,
и я скажу тебе, что ты - мое спасенье,
что мы погибли (я понятно - говорю?),
но - сдерживали - гибель - как умели.