Посвящается Александре Вотской
Если бы бутоны тюльпанов по размерам соответствовали твоим ногам, я бы сделал из них тебе юбку. Раскрыл один, и, протыкая лепестки иголкой, сшил бы наряд. Для тебя.
Потому, что когда ты голая, мне хочется спрятать твою наготу. Чтобы никто не мог коснуться тела, которое мне дорого. Ни рукой. Ни взглядом. Душа моя, ты слишком юна, и потому до безумия эгоистична. И это моё безумие тоже. И моё бешенство.
Мы в студии. Ты позируешь, тело твоё едва прикрыто, и видно каждую родинку, все созвездия и островки созвездий твоего узора на перламутре совершенства. В глазах душа. И я смотрю в них, и вижу, что она красива. Или мне кажется.
Откидываешь в сторону волну прядей и поводишь плечами. Всё с улыбкой, детской, восторженной и рождающей восторг. Ты для меня ребёнок. Навсегда.
Иногда мне грустно. Иногда я зол. На машинке моего воображения я всё шью тебе мой дар, и ложатся под иглу вымышленные тюльпаны немыслимых оттенков. Так происходит всякий раз, когда ты в центре внимания. Когда возвышаешься над нами, позируя на плоскости стола, набранного из серо-желтых кубов в пятнах. Всё заляпано засохшими красками. А художники за мольбертами смотрят, едят, преображают неподвижную тебя – обнаженную вселенную родинок-звёзд.
А когда ты только моя, я тебя игнорирую. Никаких поползновений – я старательно выписываю изгибы, неуклюже копируя твою красоту, и дарю её бумаге. Это наша история. Сказание об эгоистичной душе в отражении безупречных глаз. Я слушаю её каждый раз, в который ты уходишь, и оставляешь меня наедине. Воспоминания. Только краска. Остальное же сам отверг.