Послушайте, братья и сестры, историю древних времен
Ее сочинитель бесхитростен и грамоте не умудрен,
Внемлите правдивой песне. Начну я без лишних слов:
влюбился в дельфийскую пифию гаммельнский богослов

Был он почтенным мужем, по имени Теодор.
Порастерял он в скрипториях юношеский задор.
Думал, что в сети дьявола не попадет никогда,
И тут на него негаданно свалилась такая беда.

Не помогают исповедь, молитвы и строгий пост.
Повсюду ему мерещатся копыта, рога и хвост.
Чует бесовское что-то, не в силах обосновать,
И пишет римскому папе: «Гибну, пора спасать!»

Из Фландрии, из Гишпании, из сопредельных стран
В Гаммельн прислал понтификов встревоженный Ватикан
Седые мужи ученые явились, презрев лета,
И с ними – послушник Хорхе, маленький сирота.

В большой монастырской трапезной объявлен был общий сбор,
И вот что сказал понтификам измученный Теодор:
«В одном гримуаре старинном нашел я, братья, рассказ,
И как я его увидел, мой разум смутился тотчас.

Рассказ об эллинской деве, что пифией наречена.
Сидеть нагишом на треножнике бедняжка обречена.
И я понимаю, представив все прелести девы той,
Что чувствовал прародитель пред Евиной наготой.

И долго еще Теодорус про пифию им говорил.
Монахи слушали молча, но больше не было сил.
И строгий монах Кондратий на дверь ему указал:
«Шел бы ты на хуй, братец», как Петр Иуде сказал!

А старый добрый Иоганнес такие сказал слова:
«Шел бы ты на хуй, братец, но помолись сперва ».
А строгий и мудрый Савелий со вздохом захлопнул псалтырь.
«В общем, иди-ка ты на хуй!» — хором сказал монастырь.

А юный послушник Хорхе старцев ученых прервал.
«Слышу я шум на дороге, — мальчик убогий сказал.--
Это, наверное, нунций папскую буллу везет!»
А на хуй послали и нунция от городских ворот.

Папа стерпел обиду, как истый наместник Христа,
Но отлучил весь город примерно в те же места.
О, христианская школа, суровейшая из школ!
Послали монаха на хуй, собрался он – и пошел.

А на хуй дорога долгая. Идет он уже давно
И ест из любимой миски гречневое зерно.
Стоптал по дороге к Греции четырнадцать пар сапог,
Добрался к желанной цели – и ничего не смог.

И в Дельфах, на каменных плитах, где древний треножник стоял,
«Иди-ка ты, девочка, на хуй!» — в отчаяньи он написал.

А все население Гамельна третии сутки ржет,
Веселыми криками «на хуй!» встречает монахов народ.
Брачующихся венчая и малых крестя ребят,
«На хуй, воистину, на хуй!» — монахи теперь говорят.

Пейзанин сказал пейзанке: «Родная, будет война!
Монахи совсем рехнулись. Свирепствует сатана!
От города отвернулись святые на небесах.
Крики «пошел ты на хуй» навязли у них в ушах».

Vita, понятно, brevis – проходит за годом год.
Преставились те монахи, столпились у райских ворот.
И Петр, суровый привратник, дверь замкнул и сказал:
«Идите вы на хуй, ребята, никто вас сюда не звал».

А юный послушник Хорхе давно уже не юнец,
Он заведует библиотекой, вот какой молодец.
Теперь он уже не мальчик, он седовласый старик,
Книги он уважает, он их беречь привык.

Но чтобы не повторился богопротивный кошмар,
Хорхе измазал в кураре мерзостный гримуар.

Изредка горькая память овладевает им,
И тогда он, тайной тревогой и сердечной тоскою томим,
Бродит по пыльным залам, плачет о горькой судьбе.
«А нннна хуй такие книжки!» — бормочет под нос себе.