От тщеты бытия оградясь чередой укреплений, 
Созданных в мыслях в камере после пытки,
Он думал о детстве и белом единороге на гобелене.
Который жевал траву - зеленые нитки. 

Боже! До чего эта зелень нетленна, 
И как нетленны здесь времени превращения. 
Сколько лет единорог не сходил с гобелена, 
Не зная ни голода, ни пресыщения.

А слева на переплетеньи атласном, 
Прекрасная, как похищенная Зевсом Европа, 
Стояла девица, вышитая синим и красным, 
С букетом из лилий и гелиотропов. 

Бесстрашная, она улыбалась не веря, 
В то, что эти нити непрочны, 
Зная, что ее защита от зверя – 
Это лишь ее непорочность. 

Содрогалась от смеха большая тюрьма, 
И черная тень, стоя на пороге. 
Шептала: «Монсеньор, узник сошел с ума, 
Он бредил о деве и единороге.» 

А смех бежал по коридорам и лестницам, 
Разбивая двери, замки и засовы. 
Он знал, что больше нет единорогов и девственниц, 
Кроме вышитых и нарисованных.