Покидаю тебя
в бесконечном покое,
средь мертвых оракулов, 
в цвете и соке
поляны, будто бы
меру оставив
на человечески теплой
чаше весов.
И, миф создавая
безвольным присутствием,
ценностью пользуясь,
вложенной мною,
и впрямь возомнишь ты
богиней себя
с наивною бледностью лика
средь пестрых тех снов.

Все ль боги рождались, как день?
на всех ли печать немоты?
у кого из детей вырвал сердце
заоблачный зверь?
ты душу свою - о раздень,
любимые выбрав черты,
лицо сотвори и уста,
и словам его - верь.
А перстень, что с надписью «скорбь»
не снять; значит, в ночь - к алтарю,
и нож вознести, и холодным ударом
отринуть, отсечь;
и пусть оживет мертвый хор,
как жертва, которой горю,
и скатится перстень во тьму,
чтоб навечно там лечь.

Я в комнате, полной чудес,
сменяя вампиров с поста,
рискую быть узнанным 
новою гостьей,
в дешевых мехах,
ты помнишь, богиня, свой смех?
о нет, омертвели уста,
и пепел со звезд на коже,
и черный цветок
в волосах.
И где тот трескучий огонь?
в глазах только серая хлябь,
и тело твое - целый мир,
неродившийся мир;
и где ты была, когда зверь
поток разворачивал вспять,
легко, - так лишь вздрогнет во сне
полупьяный сатир?

Не высказать душу сполна
замкнув ее в тысячи слов,
но, - бросить к ногам в осмеянье
презренной родне;
и ветер несет лепестки
под жгучий вороний покров,
готовься к слиянию внутрь,
к спасенью вовне.

Не скрыть тебе жаждущих глаз
в эту дивную ночь ритуала,
и дрожь победит, выявляя
желанье начала;
вернемся туда, где парит
океан наш таинственный, прежний,
и тихо младенец лежит
на волнах, безмятежный.