1

     Ночь встает на колени перед лесной стеною.
     Ищет ключи слепые в связке своей несметной.
     Птицы твои родные громко кричат надо мною.
     Карр! Чивичи-ли, карр! -- словно напев посмертный.
     Ветер пинает ствол, в темный сапог обутый.
     Но, навстречу склонясь, бьется сосна кривая.
     Снег, белей покрывал, которыми стан твой кутал,
     рушится вниз, меня здесь одного скрывая.

        2

     Туча растет вверху. Роща, на зависть рыбе,
     вдруг ныряет в нее. Ибо растет отвага.
     Бог глядит из небес, словно изба на отшибе:
     будто к нему пройти можно по дну оврага.
     Вот я весь пред тобой, словно пенек из снега,
     горло вытянув вверх -- вран, но белес, как аист, --
     белым паром дыша, руку подняв для смеха,
     имя твое кричу, к хору птиц прибиваюсь.

        3

     Где ты! Вернись! Ответь! Где ты. Тебя не видно.
     Все сливается в снег и в белизну святую.
     Словно ангел -- крылом -- ты и безумье -- слито,
     будто в пальцах своих легкий снежок пестую.
     Нет! Все тает -- тебя здесь не бывало вовсе.
     Просто всего лишь снег, мною не сбитый плотно.
     Просто здесь образ твой входит к безумью в гости.
     И отбегает вспять -- память всегда бесплотна.

        4

     Где ты! Вернись! Ответь! Боже, зачем скрываешь?
     Боже, зачем молчишь? Грешен -- молить не смею.
     Боже, снегом зачем след ее застилаешь.
     Где она -- здесь, в лесу? Иль за спиной моею?
     Не обернуться, нет! Звать ее бесполезно.
     Ночь вокруг, и пурга гасит огни ночлега.
     Путь, проделанный ею -- он за спиной, как бездна:
     взгляд, нырнувший в нее, не доплывет до брега.

        5

     Где ж она, Бог, ответь! Что ей уста закрыло?
     Чей поцелуй? И чьи руки ей слух застлали?
     Где этот дом земной -- погреб, овраг, могила?
     Иль это я молчу? Птицы мой крик украли?
     Нет, неправда -- летит с зимних небес убранство.
     Больше, чем смертный путь -- путь между ней и мною.
     Милых птиц растолкав, так взвился над страною,
     что меж сердцем моим и криком моим -- пространство.

        6

     Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины
     жизни -- в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.
     Только я плоть ищу. А в остальном -- едины.
     Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.
     Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,
     корни в Аду пустив, ветви пустив на вырост.
     Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,
     но никого там нет -- и никого не вывесть!

        7

     Ибо она -- жива! Но ни свистком, ни эхом
     не отзовется мне в этом упорстве твердом,
     что припадает сном к милым безгрешным векам,
     и молчанье растет в сердце, на зависть мертвым.
     Только двуглавый лес -- под неподвижным взглядом
     осью избрав меня, ствол мне в объятья втиснув,
     землю нашей любви перемежая с Адом,
     кружится в пустоте, будто паук, повиснув.

        8

     Так что стоя в снегу, мерзлый ствол обнимая,
     слыша то тут, то там разве что крик вороны,
     будто вижу, как ты -- словно от сна немая --
     жаждешь сном отделить корни сии от кроны.
     Сон! Не молчанье -- сон! Страшной подобный стали,
     смерти моей под стать -- к черной подснежной славе --
     режет лес по оси, чтоб из мертвых восстали
     грезы ее любви -- выше, сильней, чем в яви!

        9

     Боже зимних небес, Отче звезды над полем,
     Отче лесных дорог, снежных холмов владыка,
     Боже, услышь мольбу: дай мне взлететь над горем
     выше моей любви, выше стенанья, крика.
     Дай ее разбудить! Нет, уж не речью страстной!
     Нет, не правдой святой, с правдою чувств совместной!
     Дай ее разбудить песней такой же ясной,
     как небеса твои, -- ясной, как свод небесный!

        10