этот февраль не оставит ни шанса выжить, 
лишь расстояние в пару шагов от края.
ветер срывает шапки/билборды/крыши -
ты же сама сорвешься к весне, родная,

ты же сама сломаешься к марту. просто
после зимы каждый третий несет потери,
стрелки часов умирают на цифре 'поздно'.
поздно не будет, ты слышишь? прошу, не верь им,

просто не верь, нарушая молчанье станций, 
щупая пульс на запястьях разбитых улиц.
это так глупо, что те, кто просил остаться,
вышли за хлебом и попросту не вернулись.

после зимы каждый третий, схватив простуду,
лечится алкоголем и кофе {верно}
бьет кулаками в стену, затем посуду,
чтобы на утро все это списать на нервы. 

чтобы терпеть, когда станет тошнить стихами, 
{лед под ногами становится только тоньше}
когда все трубки устанут дышать гудками
и абоненты не будут доступны больше. 
-

этот февраль не оставит ни шанса выжить,
двинет на красный и высадит на конечной.
минус семнадцать. ну тише, родная, тише.
мне говорили, что зимы не длятся вечно.

-
раз не пускают в душу, не лезьте в окна.
раз не хотят чтоб «вместе», не нужно стонов.
не надрезайте сердце свое о стёкла,
кем–то давно, разбитых внутри балконов.

не унижайтесь, Господи. не скулите.
если не нужно им это ваше завтра,
ваши стихи им, будто бы на иврите
только добавят в чугунных сердцах азарта.

не прибегайте по первому взгляду, зову.
не издевайтесь, Господи, над собою.
раз перед вашим носом гремят засовом,
стоит тогда ли это равнять с
любовью?

а мне ничего уже и не надо,
только в глазах бы чуть-чуть погреться,
только бы изредка, сидя рядом,
слушать, как бьётся твоё сердце.

только поймать бы мне лучик света,
что заблудился в твоих ресницах,
и обойдя все земные запреты,
однажды ночью тебе присниться.