Понимаешь, это только карниз,
это только  оцинкованный край,
за которым настоящая жизнь,
за которым обетованный рай.
Только вот, уже ступив на порог,
и в отчаяньи пустив в синеву
остающиеся стрелы,  стрелок
не решается порвать тетиву.

Тянем время (Лотерейный билет!),
и течёт неторопливая речь
по прошествии веков или лет
бестолково-обязательных встреч.
Нам, конечно, не заснуть до утра
(Говори хоть что-нибудь, говори).
Нас по-прежнему венчает хандра
розоватой оплеухой зари.
Всё тревожнее. Уснув за столом,
опасаешься проснуться немым,
и пульсирует под левым крылом
гуттаперчевый осколок зимы.
И поэтому при полной луне
тяжело, и в то же время легко,
мы контужены на этой войне,
а до пенсии ещё далеко.
Дорогие! Нам ещё повезло:
каждый сам себе и равновелик –
проигравшие свои Ватерлоо,
потерявшие своих Эвридик.

Подчистую заметёт листопад
наш некстати затянувшийся блиц,
и какой-нибудь пропащий солдат
просигналит Вам огнём из бойниц.
Пограничники невидимых черт!
Партизаны необъятных отчизн!
Вас тревога отпускает на смерть,
а меня не отпускает на жизнь.
Но, пытаясь не сорваться на крик,
всё безудержней (зови – не зови),
я ладони опускаю в родник
разрешающей сомненья любви.