брывая полоски-кресты, 

 разбивая стекло за стеклом, 

 изнывая от долгой любви, 
 
 застывающей чёрной водою в холодных глазах, 
 
 на руках, 
 
 выношу свою боль из окна на дрожащих руках, 
 
 это всё, что угодно, но только не страх, 
 
 это старая рана открылась, как ставни окна, 
 
 это память, что тянет меня в небеса 

 
 в небеса моей древней тоски, 
 
 в небеса моей нервной звезды, 
 
 в небеса моей первой, 
 
 до смерти неверной любви, 

 где ещё ни тебя, ни меня, 
 то есть я уже есть, но ещё не с тобой, 
 не с тобой, а с другими, а значит один 
 на один 
 с бесконечным движеньем по кругу знакомых подруг, 
 что под утро уходят к другим, но божественно врут, 
 уходя, оставляя мне свет, не погашенный в кухне, 
 посуду и чай на столе, 
 перламутровый след на подушке, и слёзы под душем, 
 и мутное что-то в душе, 
 что-то в душе, 

 где давно уже нет ничего, 
 ничего, кроме той же предательски долгой любви, 
 безнадёжной, как время в часах, 
 на губах 
 моей памяти, пьющей спасительный яд из небьющихся чаш, 
 в коих шорох безумных надежд, 
 или просто одежд, ниспадающих на пол, не шорох, но шёлк, 
 что одно уже сводит с ума и опять поднимает меня 

 в небеса моей древней тоски, 
 в небеса моей нервной звезды, 
 в небеса моей первой, 
 до смерти неверной любви 

 в небеса…