Лубянский проезд.
Водопьяный.
Вид
вот.
Вот
фон.
В постели она.
Она лежит.
Он.
На столе телефон.
"Он" и "она" баллада моя.
Не страшно нов я.
Страшно то,
что "он" - это я
и то, что "она" -
моя.

Немолод очень лад баллад,
но если слова болят
и слова говорят про то, что болят,
молодеет и лад баллад.

Протиснувшись чудом сквозь тоненький
шнур,
раструба трубки разинув оправу,
погромом звонков громя тишину,
разверг телефон дребезжащую лаву.

Тронул еле - волдырь на теле,
Трубку из рук вон.
 Из фабричной марки -
две стрелки яркие
омолниили телефон.

Алло! 
Кто говорит? 
Мама? 
Мама! 
Ваш сын прекрасно болен! 
Мама! 
У него пожар сердца. 
Скажите сестрам, Люде и Оле, — ему уже некуда 
деться.

Звонок от ожогов уже визжит,
добела раскален аппарат.
Больна она!
Она лежит!
Беги!
Пора!

 Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.

...

Кроме любви твоей,
мне
нету моря,

Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.

Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться,
жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.

Немолод очень лад баллад,
но если слова болят
и слова говорят про то, что болят,
молодеет и лад баллад.

Немолод очень лад баллад,
но если слова болят
и слова говорят про то, что болят,
молодеет и лад баллад.