В судный день современного русского искусства предстательствовать за него будет, конечно же, не пузырь концептуализма и не ряженые торговцы национальной экзотикой, но ленинградский экспрессионизм 1950–1980-х. Когда «хирургическое вмешательство» конца тридцатых привело к окончательному обрыву дореволюционной художест­венной традиции (до того авангард ее ус­пел переварить в такие деликатесы, как ­ОБЭРИУ), в послевоенное время как воздух была новая архаика Ордена нищенствующих живописцев. Нет, сохранялся герметичный кружок Стерлигова, складывавший опавшие лепестки большого искусства в одухотворенные мозаики, но тональностью, поистине атмосферой стало все-таки городское почвенничество уличных детей войны и блокады.

Вытолкнутые из СХШ при Академии художества за вольномыслие, Александр Арефьев, Рихард Васми, Владимир Шагин, Шолом Шварц, Валентин Громов — мальчишки — стали сознательными асоциалами, «прóклятыми художниками». Мир люмпенов, оружие, криминал, наркотики, КГБ, уличные драки, стиляжное брожение по «Броду» — это была повседневность, как и походы за самообразованием в Эрмитаж и Публичку. В искусстве ОНЖ выработали узнаваемую ­ла­пидарную стилистику, по настроению созвучную «суровому стилю», но куда как суровее. Печатная графика пяти художников ­ОНЖа, еще никогда не ­пуб­ликовавшаяся, впервые представленная публике в Музее нонконформистского искусства, — это как формула этого стиля. Особенно выразительны линогравюры шестидесятых годов. На фоне вала сентиментальной графики того времени, оккупировавшей, скажем, журнал «Юность», линогравюры Шварца и Васми выглядят прямо наскальной графикой, по своей подлинности оставляющей далеко позади стилизации под первобытный примитив современного им берлинского «ново­го дикого» А.-Р.Пенка.