Я от жизни, бывает, хмелею,
и ломаю свои заборы.
Заберите все, что имею!
Стороной проходят воры...
И сопливой гурьбою, робея, 
надо мною смеются дети.
Оттого еще больше хмелея,
звонкий хохот ловлю в свои сети.
И не я это, вроде, а дурень
деревенский поет во все горло,
а вокруг удивленные люди
ненавидят свой маленький город.
Что он пьет? И что наливает 
в свой бокал, не похожий на наши?
Как голубят его и ласкают 
девки солнышка ясного краше.
Что нашли они - нам не ясно -
в этой пьяной и радостной харе?
А они посчитали бы счастьем 
задохнуться в моем перегаре.
И уходите вы, не понимая
как доступно мне все и возможно.
А я смотрю вам вслед и называю
эту песню "гусиная кожа"

Очнулся уснувший город,
моргнул одиноким глазом:
это не она ли задернула шторы -

облако в сорочке из газа?

Ты прости меня, мальчик крылатый,
что бранил твои меткие стрелы.
Только почему-то пробить не сумел ты

стекла да оконную вату.

Эй, танцуйте, летучие мыши!
Что я за мужик - потекла моя крыша.
Тает любовь словно лед на небритых щеках и навряд ли пройдет.
Выше, чем печаль в облаках,
тише, чем жена
на руках, без моих забот
как она живет?

Слезами холодный чайник
прольется в сухое горло.
Дети не родятся от скучной случайности

у тоски да спящего города.

Говорите, случись это в Питере,
я узнал бы ее даже ночью.
Только посмотрите вокруг, разве не видите?

Это такая же точно.

Крик! Танцуйте, летучие мыши!
Что я за мужик - потекла моя крыша.
Тает любовь словно лед на небритых щеках и навряд ли пройдет.
Выше, чем печаль в облаках,
тише, чем жена
на руках, без моих забот
как она живет?

Кто стоит за спиною, смеется?
И руками глаза мои держит?
Для меня она - это небо и солнце.

Но я ее видал без одежды.

А к тоске золотой и бескрайней
я не мог прикоснуться ни разу -
это будет кожей гусиной моей и тайной - 

облако в сорочке из газа

Крик! Танцуйте, летучие мыши!
Что я за мужик - потекла моя крыша.
Тает любовь словно лед на небритых щеках и навряд ли пройдет.
Выше, чем печаль в облаках,
тише, чем жена
на руках, без моих забот
как она живет?