Я рад, что проживаю не в Париже, 
С Бродвеем я нисколько не знаком.
До бывшей Новой мне гораздо ближе, 
Чем в Монте-Карло шлёпать босиком. 
До Ротмистрова ближе и намного, 
До Правды там совсем рукой подать. 
И каждый местный скажет: «Слава богу, 
Милиция под носом — благодать».

Но мы туда не часто заходили — 
Не знаем завсегдатых и блатных. 
Мы больше в Южном посидеть любили, 
И Герман Иванович знал нас как родных. 
Зачем куда-то ехать за границу, 
У нас приколов больше в сотни раз. 
Таких, что в Голливуде и не снится, 
Почище суперфильма Фантомас.

Расклад и жизнь, устои и порядки,
Дела, долги и скука с суетой...
Когда-то в детстве мы играли в прятки,
И каждый бегал трезвый и босой.
А в Южном смрад и дым — кабак и только,
Я уши на мгновение закрыл.
И видел, как трясутся возле стойки,
Как, рот открыв, Калиныч что-то пил.

На редкость мода вырвалась на волю: 
Бабьё стрижётся чуть ли не под ноль.
Но, может быть, у них такая доля, 
И первой свадьбы ждать — такая боль. 
Я помню, в детстве с Соминкою дрались, 
Но были там у нас свои друзья.
Друзьями с Лысым, Лешим и остались, 
И девочка с Вагонного — моя.

Кабак построив в Юности, решили,
Что прекратится в городе разбой.
Горбатка, помню, с Соминкою были,
Теперь они дерутся меж собой.
У нас же в Южном тихо и спокойно,
Лишь изредка там кто-то упадёт.
И то лишь потому, что сам, невольно,
Какой-нибудь ханурик перепьёт.

Мне жаль: в Туристе женщины не пляшут, 
А кое с кем из них я был знаком. 
Но заменить их некем — мало стажа: 
Таких, как есть, прогонят сапогом. 
Эстетов по Тверской земле немного — 
Всех пьяниц, чисто коренных. 
Но есть и кто не пьют — и слава богу, 
Хотя соображают на троих.

И всё же, как бы ни было красиво, 
Пусть строен под Парижем каждый клён, 
Какая ж без Твери, к чертям, Россия? 
Я рад, что я тверским козлом рождён.

Я рад, что проживаю не в Париже, 
С Бродвеем я нисколько не знаком. 
До бывшей Новой мне гораздо ближе, 
Чем в Монте-Карло шлепать босиком.