Kривился Рим, вгрызаясь в небо сивое,
 и в лоне гор буянил с пьяной силою,
 среди отрогов ввинчиваясь дрелью.

 Но матери ни брат мой не вкусил, ни я,
 а наша мать была из рода Сильвия,
 а Тибр - нашей первой колыбелью.

 Скользи, колыска, прочь
 осенней хлябью, мимо
 небритых берегов
 в колчанах камышей.
 Мы - первые цари
 безжалостного Рима -
 народом Рима изгнаны взашей.

 Зима курилась терпким дымом тления.
 Тогда не знал ни брат своих колен, ни я.
 Мы - два репья на черепе у мира.

 И наши души были, как тела, наги.
 Лесная тварь поставила нас на ноги
 и страшным молоком своим вскормила.

 Где глухомань, как гроб,
 где топь непроходима,
 где падает, как хлеб,
 зима с еловых лап,
 взрастали мы, цари
 бесжалостного Рима,
 где жрал сытнее нас
 последний пес и раб.

 Еще ни брат мой с женщиной не лег, ни я,
 а волчья злоба раздувала легкие,
 и царский пурпур сон мутил ночами.

 Царь - он всегда был царь, а Рим - лишь вещь его.
 А кровь... что кровь? О ней и думать нечего.
 Мы, брат мой, у великих дел в начале!

 И, препоясав меч
 на сгиб державной ляжки,
 в год совершеннолетья,
 местью дол багря,
 мы с боем взяли Рим -
 и в пояс вшили пряжки
 из черепа нам в плен
 попавшего царя.

 Но страшен век, и темен путь великого.
 Нас двое - Рим один. И как делить его?
 Волчица, наша мать, вела незримо
 мой нож к аорте Рема.
 Да, мы волки, брат!
 И я велел рабу твой красный труп
 убрать.
 И надо мной - венец владельца Рима.

 Держава на крови
 росла, как в тесте пицца.
 Ты удивлен, что Рим -
 империя зверей?
 Но если первый царь
 был царь-братоубийца,
 он и в гробу пример
 для нации своей.