Когда в клети тела их поднимали на гора,
Вокруг всё будто вымерло, застыло,
Заплакала тихонько молодая медсестра
И рукоятчица заголосила.
В который раз с шахтёрской кровью смешан уголёк,
В который раз Донбасс осиротел!
И снова слышу: "Здравствуй, Маша! Как там твой сынок?
Живой? Дай Бог... А мой не уцелел".

И чешут власть имущие с трибуны языки, 
Поют, щебечут, словно канарейки, 
Воруя миллионы, набивая кошельки, 
А люди в шахтах "пашут" за копейки, 
Расплачиваясь жизнями за жалкие гроши, 
Сметая крохи с барского стола. 
А наверху всё чин по чину: делит барыши, 
Дорвавшаяся к власти кагала.

О чём тут говорить ещё и где найти слова,
Когда такой народ вдруг стал изгоем
И от обиды, и бессилья кругом голова —
Гуляет смерть по лавам и забоям.
Болит душа за славный, обездоленный народ
И мне всё чаще видится из снов,
Что будто терриконы - не простой отвал пород,
А братские могилы горняков.

Пятнадцать, двадцать, сорок...- потекли гробы рекой,
А в них тела и что от тел осталось,
И наруки людей упала мать, всплеснув рукой—
Не вынесло сердечко, оборвалось...
Давай, брат, наливай, помянем земляков своих.
Да молча пей, к чему здесь лишний понт,
Чтоб принял, как положено, в земле донецкой их
Последний, двухметровый горизонт.