Дым табачный воздух выел.
 Комната -
 глава в крученыховском аде.
 Вспомни -
 за этим окном
 впервые
 руки твои, исступленный, гладил.
 Сегодня сидишь вот,
 сердце в железе.
 День еще -
 выгонишь,
 можешь быть, изругав.
 В мутной передней долго не влезет
 сломанная дрожью рука в рукав.
 Выбегу,
 тело в улицу брошу я.
 Дикий,
 обезумлюсь,
 отчаяньем иссечась.
 Не надо этого,
 дорогая,
 хорошая,
 дай простимся сейчас.
 Все равно
 любовь моя -
 тяжкая гиря ведь -
 висит на тебе,
 куда ни бежала б.
 Дай в последнем крике выреветь
 горечь обиженных жалоб.
 Если быка трудом уморят -
 он уйдет,
 разляжется в холодных водах.
 Кроме любви твоей,
 мне
 нету моря,
 а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.
 Захочет покоя уставший слон -
 царственный ляжет в опожаренном песке.
 Кроме любви твоей,
 мне
 нету солнца,
 а я и не знаю, где ты и с кем.
 Если б так поэта измучила,
 он
 любимую на деньги б и славу выменял,
 а мне
 ни один не радостен звон,
 кроме звона твоего любимого имени.
 И в пролет не брошусь,
 и не выпью яда,
 и курок не смогу над виском нажать.
 Надо мною,
 кроме твоего взгляда,
 не властно лезвие ни одного ножа.
 Завтра забудешь,
 что тебя короновал,
 что душу цветущую любовью выжег,
 и суетных дней взметенный карнавал
 растреплет страницы моих книжек...
 Слов моих сухие листья ли
 заставят остановиться,
 жадно дыша?

 Дай хоть
 последней нежностью выстелить
 твой уходящий шаг...