ез году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали, 
сорок - даже не думали, а итог - вот оно и палево, мы в опале, 
и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток. 
Губы болят, потому что ты весь колючий; 
больше нет ни моих друзей, ни твоей жены; 
всякий скажет, насколько это тяжелый случай 
и как сильно ткани поражены. 
Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; 
август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка; 
время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; 
два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже; 
все, что до - сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже. 
Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку: 
вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку; 
между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат; 
мы с тобой отчаянно непохожи, и от этого все забавней во много крат; 
волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп; 
думай сердцем - сдохнешь счастливым старцем, 
будет что рассказать сыновьям за дартсом, 
прежде чем начнешь собираться в гроб. 
Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид. 
Мне плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит. 
Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, 
строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс; 
что до тех, для кого важнее моральный кодекс - пусть имеют вечный оральный секс. 
Вот же он ты - стоишь в простыне как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду. 
Катапульта в райские гребаные чертоги - специально для тех, кто будет гореть в аду.