Замолчи, музыкант! Утирай свою влагу,
 убирайся. Я сам допою эту рагу
 этой девочке. Чем ты мне можешь помочь?
 И вольно же мне мерить по первому шагу
 бесконечную ночь.

 Обернется легендой когда-нибудь позже
 эта ночь — через тысячелетье. Но что же
 не дает мне увидеть тебя впереди,
 закрывая глаза, опуститься на ложе
 и коснуться губами тяжелой груди.

 От пчелиного жала до нильского ила
 только капелька яда да гибель светила,
 да рождение мира от пары собак.
 Как зовут тебя, женщина? Помню: Далила.
 Я забыл, почему я назвал тебя так.

 Не кричи об убийцах, идущих с рассветом,
 этот глиняный дом даже богу неведом,
 только запах, любимая, нас предает —
 запах твой сумасшедший прекрасный и следом
 запах дыма из полуоткрытых ворот.

 Ворота отворила и кровь отворила,
 отравила, оплакала, похоронила;
 слышишь — ждут на пороге, клинками звеня.
 Кто — там? Греки? Волхвы ли с дарами? Далила,
 ай, Далила, ты все еще любишь меня?