Белые руки зависли над клавишами и плавно опустились. Марина
вздрогнула. Это был ЕЕ ноктюрн, тринадцатый, до-минорный, огненным стержнем
пронизавший всю ее жизнь.
Мать играла его на разбитом "Ренеше" и пятилетняя Марина плакала от
незнакомого щемящего чувства, так просто и страшно врывающегося в нее.
Позднее, сидя на круглом стульчике, она разбирала эту жгучую пружину
детскими топорщащимися пальчиками. Тогда эти звуки, неровно и мучительно
вспыхивающие, повернули ее к музыке -- всю целиком.
Ноктюрн был и остался зеркалом и камертоном души. В школе она играла
его на выпускном, выжав слезы из оплывших неврастенических глаз Ивана
Серафимыча и заставив на мгновенье замереть переполненный родителями и
учениками зал.
Пройденное за три года училище изменило ноктюрн до неузнаваемости.
Марина смеялась, слушая свою школьную потрескивающую запись на магнитофоне
Ивана Серафимыча, потом смело садилась за его кабинетный рояльчик и играла.
Старичок снова плакал, захлебываясь лающим кашлем, сибирский полупудовый
кот, лежащий на его вельветовых коленях, испуганно щурился на хозяина...
Это был ее ноктюрн, ее жизнь, ее любовь.
Мурашки пробежали у нее по обтянутой свитером спине, когда две огромные
руки начали лепить перекликающимися аккордами то самое -- родное и
мучительно сладкое.
Он играл божественно. Аккорды ложились непреложно и страстно, рояль
повиновался ему полностью, -- из распахнутого черного зева плыла мелодия
муки и любви, ненадолго сменяющаяся неторопливым кружевом арпеджио.
Большие карие глаза Марины подернулись терпкой влагой, белые руки
расплылись пятнами.
Пробивающаяся сквозь аккорды мелодия замерла и, о Боже, вот оно сладкое
родное ре, снимающее старую боль и тянущее в ледяной омут новой. Валентин
сыграл его так, что очередная зыбкая волна мурашек заставила Марину
конвульсивно дернуться. Слезы покатились по щекам, закапали на голые колени.
Марина сжала рукой подбородок: рояль, Валентин, книжный шкаф -- все
плыло в слезах, колеблясь и смешиваясь.
И ноктюрн мерно плыл дальше, минор сменился спокойной ясностью мажорных
аккордов, холодным прибоем смывающих прошлые муки.
Марина встала и неслышно подошла к роялю. Побежали октавы, сыгранные с
подчеркнутым изяществом, снова вернулись осколки щемящего прошлого,
засверкали мучительным калейдоскопом и собрались, но -- в другое.
-- Очищение... -- прошептала Марина и замерла.
Тринадцатый катился к концу, слезы просыхали на щеках.
-- Очищение...
Боль таяла, уходила, отрываясь от души, прощаясь с ней.
Белым рукам оставалось мало жить на клавишах: хлынули волны арпеджио и
вот он-- финальный аккорд, прокрустово ложе для короткопалых.
Марина смотрела как поднялись чудовищные длани и легко опустились.
Подождав пока растает звук, Валентин снял руки с клавиш. Марина молча
стояла рядом, рассеянно потирая висок.
-- Что с тобой, котеночек? -- спросил он, с удивлением рассматривая ее
заплаканное лицо