Россия счастие. Россия свет.
А, может быть, России вовсе нет.

И над Невой закат не догорал,
И Пушкин на снегу не умирал,

И нет ни Петербурга, ни Кремля --
Одни снега, снега, поля, поля...

Снега, снега, снега... А ночь долга,
И не растают никогда снега.

Россия тишина. Россия прах.
А, может быть, Россия -- только страх.

Веревка, пуля, ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.

Веревка, пуля, каторжный рассвет,
Над тем, чему названья в мире нет.

Снега, снега, снега... А ночь темна,
И никогда не кончится она.

(дальнейшие слова есть только в песне)
Снега, снега, снега... А ночь долга,
И не растают никогда снега.

Снега, снега, снега... И ледяная тьма
И музыка, сводящая с ума.
Из «Отплытие на остров Цитеру» 37 года.

В эмиграции Иванов возглавил «парижскую ноту» — группу, провозгласившую отход от любых иллюзий, поиск «последней» простоты для выражения в литературе вечных тем.
От поэзии Иванова-эмигранта исходит «двойная» магия — предельной щемящей искренности в авторском самопостижении и дерзкой иронии над миром. Но обе эти стихии лирики, со временем постоянно углубляясь, так слились между собой, что породили трагическую мудрость, как бы лишенную конкретных чувств (обреченности, отчаяния или жажды развенчания сущего).

В «Отплытие...» отчаяние и одиночество берут верх (отчаяние нарастало все тридцатые годы). Автор расстается с милым образом России ("Россия - счастие")
Монотонный, бормочущий повтор «Снега, снега, снега» — попытка заговорить небытие, пустоту. «Снега» подобны савану. Всё стихотворение — попытка назвать неназываемое, что когда-то имело имя «Россия».
Холодная синяя мгла, снега, леденеющий мир, умирающий звук и сама вечность, точно лепестки розы, осыпающаяся в мировое зло — образы пустого страшного мира в «Розах» и «Отплытии...».
То, что в Питере ("Отплытие на о. Цитера" 12 года) казалось ему единственно ценным и вечным, теперь воспринимается как красивая, но беспомощная ненужность (Сборник 37го назван почти так же - это переоценка своего прошлого мировоззрения).

В тот же год выходит «Распад атома», где описан мир, в котором рухнули 3 опоры: вера в Бога, Россия, искусство. Ницше в 82м с богоборческой отчаянной радостью писал:«Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили!<>Никогда не было совершено дела более великого, и кто родится после нас, будет благодаря этому деянию принадлежать к истории высшей, чем вся прежняя история!». Через 12 лет родился Иванов. Мир привыкал жить без Бога. Серебряный век обоготворил искусство и Красоту. Дань почитанию искусства как высшей ценности отдал в юности и Иванов около года будучи эгофутуристом.
«Последняя отторженность от религии, от религиозного мышления, от укорененного в религии миросозерцания и миропостроения (заменяемого рассудочным мироразложением) не то что отдаляет искусство от церкви, делает его нерелигиозным, светским; она отнимает у него жизнь. Без видимой связи с религией искусство существовало долгие века. Но невидимая связь в эти века не прерывалась. <…> От смерти не выздоравливают. Искусство — не больной, ожидающий врача, а мертвый, чающий воскресения. Оно восстанет из гроба в сожигающем свете религиозного прозрения, или, отслужив по нем скорбную панихиду, нам придется его прах предать земле» В.Вейдле «Умирание искусства» 1837

После Первой мировой, революции, вместе с ослаблением христианства, искусства умирают (музыка Блока, звучание стихии жизни, умолкла), ибо их уже ничто не питает. Всё это убило веру в прогресс. 

Такое восприятие жизни (протоэкзистенциализм, понимание объективного трагизма существования) у многих эмигрантов.
В 40—50-е мотив «скуки мирового безобразья», земного ада расширяется, лирический герой чувствует себя трупом, свою душу погибшей (в это время у поэта нет денег, он доживает жизнь в приюте).
При всём негативе позднее творчество философское, с проблесками, в которых все опровергаемые ценности утверждаются:
"Даже больше того. И совсем я не здес