«Илья Муромец и Сокольник». «Застава богатырская» 
Зап. Балашовым Д. М.: дек. 1964 г., д. Боровская Пижемского с/с Усть-Цилемского р-на Коми АССР — от Чупрова Еремея Провича, 77 лет. 

 Ай во стольнём во оде во Киеви, 
 Ай да не близко от города не далёко ж не, 
 Не далёко от Киева за двенадцэть вёрст, 
 Там жили на за́ставы бога́тыри, 
 Каравулили-хранили стольнёй Киев-град, 
 Не видали они не конного, не пешого, 
 Не прохожого оне да не проежжого. 
 Да не серой там волк да не прорыскивал, 
 Да не чёрной медведь там не пробегивал. 

 [эти строки были пропущены при пении на фонограф.] 
 Э да их было двенадцеть всех богатырей. 
 Да за старшого был Илья Муромечь, 
 Под им был Самсон да Колыбановичь, 
 Ай Добрыня да был у ёго во писарях, 
 А Олёша жил во конюхах. 
 Кабы Мишка Торопанишка чашки – ложки мыл, 
 Чашки—ложки мыл да поварёночки.] 

 Ставает старо́й да поутру рано, 
 Да выходит старо́й дак вон на вулецу, 
 Да берёт-де старо́й подзорну трубочку. 
 Он смотрит под сторону под’летнёю — 
 Кабы там-де стоят да лесы темныя; 
 Он смотрит под сторону под западню — 
 Кабы там-де стоят горы ледя́ныя; 
 Он смотрит под сторону под северну — 
 Кабы там-де стоит да морё синяё; 
 Он смотрит под сторону восточную — 
 Кабы там-де стоит да полё чыстоё. 

 Не туман, видит, в поле да колыбаитце, 
 Видит: ездит богатырь, забавляитце. 
 Он кверху-то стрелочку постреливат, 
 На сыру землю стрелку не ураниват, 
 На лету ету стрелочку подхватыват, 
 На одном-то колени дёржит чернильничку, 
 На другом-то колени дёржит гумажочку, 
 Да и пишот бога́тырь скору грамотку. 
 Подъежжает бога́тырь ко белу́ шатру, 
 Он подбросил ету грамотку старо́му казаку. 
 Вот берет-де старо́й да ету грамотку, 
 Да заходит старо́й да во бело́й шатёр, 
 Заревел тут старой да громким голосом: 
 «Уж как не времё спать, да нам пора ставать, 
 От великого сону пробужатися, 
 От великой хмелинки просыпатися!» 

 Вот скочили ребята на резвы́ ноги́, 
 Умывались они да ключевой водой, 
 Утирались они все полотенышком, 
 Вот и стал им читать да старый грамотку: 
 «Уж я еду-де к вам да во стольней Киёв-град, 
 Я греметь-штормовать у вас в стольнём Киеве, 
 Стара́ казака да я под меч склоню, 
 Молоду ег̇о княгиню за себя возьму, 
 А бело́й ваш шатёр да я на дым спущу, 
 А святы́ ваши иконы на поплав воды спущу, 
 А Мишку Торопанишка — во конюхи, 
 А Добрыню Микитичя — во писари, 
 Кабы Мишки Торопанишку — чашки-ложки ему мыть, 
 Чашки-ложки ему мыть да поварёночки». 

 Вот и стал тогда старой да их выспрашивать: 
 «Да ког̇о мы пошлём да во чысто́ полё, 
 Во чысто́ полё пошлём мы за бог̇а́тырём? 
 А послать бы нам Мишку Торопанишка: 
 У нас Мишка-та роду торопливого, 
 Заевяд он потерят свою буйну голову. 
 А пошлём лучше́ Добрынюшку Мекитичя: 
 А Добрыня-то роду да у нас вежливого, 
 Он сумеёт с бог̇а́тырём-то съехатьце, 
 Он сумеёт бог̇а́тырю ведь чесь воздать». 
 Вот и стал тогда Добрынюшка срежатися, 
 Вот и стал тут Микитич сподоблятися. 

 А не видяли, Добрыня как на коня когда скочил, 
 А увидяли: Добрыня в стремена ступил. 
 Да увидяли: в чысто́м поле курева́ стоит, 
 Курева́ где стоит, да дым столбом валит, 
 У коня-то ыз роту пламё мечитце, 
 У коня из ноздрей да искры сыплютце. 
 Полятел тут Добрыня во чысто́ поле́, 
 Подъежжает Добрыня ко бог̇атырю, 
 Зарявел тут Добрыня во перьво́й након: 
 «А куда же ты едёшь, куда путь дёржишь? 
 Не воротишь ты на за́ставу каравульнюю?» 
 А на ето бог̇атырь не ослушалсэ. 
 Заревел тогда Добрыня во второй након: 
 «Ах ты ле́тишь, ворона пустопёрая, 
 Ах ты ле́тишь, сорока загумённая, 
 Ах ты нас, видно́, бог̇а́тырей, нечым зовёшь?»
А